Тахар Бенджеллун - Священная ночь

— Не пугайтесь. Здесь есть ступенька.

Я до боли сжала его руку. Поднявшись по лестнице, мы добрались до запертой двери. Консул стукнул два раза, потом после паузы еще раз. Нам открыла женщина, верно хозяйка; увидев Консула, она сказала:

— Давненько вы не заглядывали! Да у вас теперь новая провожатая!

— Приготовьте нам чай, пожалуйста, только не очень сладкий.

Она отвела нас в мерзкую комнату с грязным умывальником. Из крана текло. В глубине стоял старый, пропахший нафталином шкаф. Я села на стул. Консул чувствовал себя как дома и улегся на кровать. Вытащив из кармана заранее приготовленную трубку с кифом, он закурил. В ожидании чая мы хранили молчание. Я глядела во все глаза, чтобы ничего не упустить, и сгорала от нетерпения. Маленькая девочка, никак не старше десяти лет, принесла поднос с чайником и стаканами и, не сказав ни слова, исчезла. Мы пили чай — чересчур сладкий, — когда появилась хозяйка в сопровождении двух женщин лет двадцати-двадцати пяти. Они не блистали красотой, но и уродливыми тоже не были; правда, ни та ни другая не проявляли особого желания остаться с Консулом. Хозяйка попросила меня описать их.

— Одна — брюнетка, с татуировкой на лбу и на подбородке. Волосы — сальные, повязаны ярким платком. Грудь большая, но отвислая. Живот; ноги толстые и волосатые; она жует жвачку. Смотрит на вас, скривив рот. Словом, она не красавица, но и не уродина. Выполняет свою работу без особого восторга и благорасположения. Вторая стройная. У нее красивая грудь, тонкая талия и пышные бедра. Волосы черные, глаза светлые. Жвачку не жует, зато у нее нервный тик, она сплевывает каждую минуту. Выбирайте.

— Кто из них остается? — спросила отлучавшаяся ненадолго хозяйка.

— Никто, — ответил Консул.

Когда все трое ушли, Консул протянул мне деньги.

— Я забыл дать вам денег, чтобы расплатиться.

Сумма была значительная. Прошло немного времени, и появилась красивая молодая женщина, она была испугана, казалось, ее вытолкнула из-за двери сама хозяйка. С недоумением смотрела она на нас, не понимая, чего хотят от нее эти мужчина и женщина. Я заметила, что она дрожит, должно быть, это ремесло было для нее внове. Следом за ней опять вошла хозяйка, явно довольная своим выбором. Она протянула руку, и я вручила ей деньги. Хозяйка собралась было уходить, когда я начала описывать молодую женщину, почти блондинку, с высокой, крепкой грудью:

— Она очень стройная, брюнетка, с крохотной грудью и тонкой талией, коротко острижена, бедра не слишком широкие, губы полные. Жвачки не жует. Проявляет большой интерес к вам.

Знаком я отослала хозяйку вместе с молодой женщиной и услышала ответ Консула:

— Вы говорите, у нее маленькая грудь и не слишком широкие бедра? Согласен, я жду ее.

Я уже сбросила с себя джеллабу и платье. Осторожно приблизившись к кровати, я развязала шаровары Консула. Затем, оставив гореть слабый свет, прильнула к нему и положила руки ему на плечи, чтобы не очутиться внизу. Он тут же овладел мной. Я лежала сверху не шелохнувшись, дожидаясь, пока он придет в себя. И снова настал этот блаженный миг. Моя неопытность искупалась полным отсутствием стыдливости и смущения. Я инстинктивно следовала желанию, и ему послушно повиновалось мое тело. Я буквально обезумела. Впервые в жизни я испытывала ни с чем не сравнимое наслаждение, и где — в борделе, да еще со слепым! Он был ненасытен и неутомим. Все происходило в полной тишине. Я старалась ничем не выдать себя. Не следовало посвящать его в этот обман. Улучив момент, когда он заснул, я быстро оделась и постучала в дверь.

— Подождите минутку, я оденусь.

Он не торопясь встал. Я затаилась в углу. Я знала, что мне не удалось обмануть его, и все-таки предпочитала не рассеивать возможного сомнения относительно случившегося в этот вечер. Слияние наших тел окружала безмолвная тайна. И главное заключалось в том, чтобы не нарушить молчания, не облечь в слова кажущуюся ложь, которая на деле была неназываемой истиной.

В ту ночь стоило мне закрыть глаза, как я снова очутилась возле озера с тяжелой водой. Клетки больше не было. Я по собственной воле погружалась в озеро и всплывала на поверхность без всяких затруднений. Окружение было точно таким, как накануне. Заброшенный городской парк с красной травой и голыми деревьями. На одной из веток гигантской смоковницы болтались жалкие сломанные качели. Я невольно поднесла руку ко лбу, пытаясь отыскать шрам. Его скрывали волосы. Я ходила в этот парк с отцом. Одетая мальчиком, я дразнила у этих самых качелей маленьких девочек, и вот однажды брат одной из них скинул меня с качелей. Лицо мое было залито кровью, я плакала. Убегая, мальчишка, который был старше меня, сказал на прощание: «Если бы ты был девочкой, я сделал бы с тобой кое-что другое!» Тут же примчался испуганный отец и отвез меня в больницу. Я совершенно забыла об этом эпизоде и понятия не имела, откуда взялся шрам.

Сон мой закончился с налетевшим порывом ветра, который подхватил набухшие водой палые листья и унес в неведомые края некогда знаменитые, а теперь никому не нужные качели, их унылый вид снова напомнил мне далекое прошлое.

Наутро у меня не хватило ни сил, ни духа предстать перед Консулом. Я хранила в себе его пот и запах. Вскоре он сам постучал ко мне в дверь и в знак нежной дружбы предложил стакан апельсинового сока, приготовленного им самим. Покраснев, я почувствовала, как меня заливает горячая волна, рука моя дрогнула, расплескав сок. Он присел на край кровати, достал вышитый носовой платок и протянул мне. Наши пальцы соприкоснулись. Я поблагодарила его. Он ничего не ответил. И тогда нутром я почувствовала простую и вполне очевидную истину: человек этот обладал редким даром и был отмечен благодатью, но не мог проявить себя полностью из-за деспотизма Сидящей, которой он подыгрывал, чтобы избежать возможной драмы.

Ему не было нужды говорить. Взгляд его, не задерживавшийся ни на чем, глубоко волновал меня. Порою в движениях его сквозила беспокойная нежность и еще что - то неуловимое, свойственное только животным. Молчаливая близость и взаимопонимание царили в моей комнате, свыкшейся с одиночеством. Мы прислушивались к шагам прохожих, не решаясь вымолвить ни слова. Я тихонько поднесла руку к его руке, но тут же отняла. Мне было боязно разрушить что-то очень хрупкое, что-то такое, чего я не могла ни назвать, ни определить. У меня было ощущение, будто мы добровольно заперлись в некоем склепе и сами стали секретом, который следовало ревностно охранять. Бывают такие минуты, когда одного присутствия довольно, чтобы свершилось нечто важное, порою даже решающее, а почему — неизвестно. Понять этого нельзя. Названия этому нет. Об этом свидетельствует только переполняющее нас чувство, но откуда оно взялось — неясно, и все-таки мы бываем счастливы, как дети, которых радость переносит в мир чудес. Что касается меня, то я никак не думала, что в один прекрасный день дойду до такого состояния, когда душа с телом расстается, уносясь в неведомую высь, в чистую лазурь. Мысли мои овеял ветер, спустившийся с горных вершин. И все прояснилось. Я примирилась и с миром, и с собой, чего до той поры мне не дано было знать.