Эмилиян Станев - Волчьи ночи

Он перемахнул через гребень и пошел к тому месту, где прежде лежал козел. На целый десяток метров дальше скала была забрызгана кровью.

— Сон не мог меня обмануть, — прошептал Кара Ибраим и хищно кинулся по кровавому следу.

Тот вел наклонно к пропасти. Место было сырое и мрачное, скалы спускались почти отвесно, и только на полпути, где образовался глубокий провал, похожий на громадный разбитый горшок, тянулась ровная узкая полоска. Внизу, под скалами, синел обрыв и там-сям зелеными пятнышками виднелась ползучая сосна. Достигнув пропасти. Кара Ибраим обнаружил, что кровавый след продолжается по ту ее сторону. Он знал, что за этой пропастью скалы, нисходя уступами, образуют глубокую, как кратер, впадину, на дне которой блестит озеро. Судя по кровавым следам, раненый козел не мог уйти дальше озера, и, так как вокруг все голо, его будет нетрудно найти. Надо только перебраться через пропасть.

Кара Ибраим укоротил ремень, плотно прикрепив ружье к спине, затянул изношенный, потончавший пояс и, чувствуя, что у него от усталости дрожат руки и ноги, а от нетерпения и злости его бросает в пот, стал подвигаться к пропасти. Он хватался руками за скалу, ловко пользуясь каждой трещиной, каждым выступом, и сумел добраться до узкой ровной полоски. Но полоска кончалась в нескольких шагах от противоположного края пропасти, выступающей вперед пожелтелой скалой. Ветер навеял под нее сухой травы. Кара Ибраим, цепляясь дрожащими руками за камень, выпрямился и, нащупывая ногой места понадежней, начал полегоньку обходить скалу. Пядь за пядью, прижимаясь грудью к скале, продвигался он вперед и, дойдя до самой трудной, гладкой ее части, вытянул шею: перед ним темнела маленькая пещера. Тогда ему пришло в голову, что козел спрятался туда, и он вдруг почувствовал непонятный страх. Но что может ему сделать какой-то раненый козел? Ему ли, Кара Ибраиму, бояться его? И он продолжал, царапая скалу, ползти к пещере.

Козел в самом деле был там. Из простреленного брюха его текла кровь, и под ним образовалась темная лужа. В выпученных зорких глазах животного была смертельная тревога. Сев на задние ноги, он слушал, как Кара Ибраим кряхтит в полуметре от входа в пещеру. Бока у козла ходили ходуном, шерсть на загривке встала дыбом. Вот пальцы потурченца вцепились в ребристый камень у входа, и козел, охваченный ужасом, отпрянул в тесную и неглубокую пещеру. Он высунул язык, облизался и фыркнул. Обмотанная грязным платком голова Кара Ибраима показалась перед входом в пещеру, он утвердился коленом на площадке и попробовал вползти внутрь. Но помешал ружейный ствол, зацепившийся за скалу. Тогда обезумевший от ужаса козел громко свистнул носом и со всех ног бросился к выходу. Серый ком ударил Кара Ибраима в грудь и оторвал его от скалы. Он полетел вниз и, перевертываясь и беспомощно маша руками, видел, что козел точно так же извивается в воздухе, но ему казалось, что козел не падает, а подымается к небу, словно возносясь к аллаху, а его самого послал на острые камни, в пропасть.

На краю лесной поляны, поросшей редкой травой, вздымался громадный бук. Его ствол, подобный колонне серого мрамора, возносился над остальными деревьями, теряясь в величественной, пышной кроне. Могучие корни, словно толстые ужи, широко расползались вокруг ствола и, впиваясь в землю, держали и кормили это чудесное дерево, самое высокое во всем лесу. По утрам, когда всходило солнце, его лучи сначала касались верхушки бука, а потом уже скользили вниз к другим деревьям.

На теневой стороне ствола росли твердые серо-коричневые грибы и лишайник; светло-зеленый мох, нежный, точно волосы русалки, свисал с нижних ветвей, на которых вздувались узлы, похожие на рубцы от старых ран. Пониже кроны на стволе темнело маленькое дупло, и каждую весну и осень над ним вырастали гроздья жемчужно-серых грибов — след какой-то давней болезни, перенесенной деревом.

В нижних ветвях бука несколько лет подряд гнездилась пара зябликов. Они таскали со ствола высохший мох, отслоившуюся от дождей и солнца кору, сухой лишайник и свивали круглое, точно шар, прочное гнездо. Оно висело на тонкой веточке, почти неразличимое среди сучьев и мха.

С раннего утра до позднего вечера самец пел восторженную и звонкую песенку. Она напоминала соловьиные трели. В легкой тени могучего дерева, словно под волшебным шатром из золотисто-зеленого шелка, в котором резвились солнечные зайчики, самец распевал, задрав головку, и его розовый зоб трепетал и раздувался. Черные его глазки блаженно закатывались, и можно было без труда увидеть, как серо-зеленый хвостик подрагивает в такт ударам его сердца. Веселое щебетанье разносилось далеко по лесу, смешиваясь с песнями других птиц. А тем временем в гнезде, где сидела самочка, из семи бледно-голубых яиц, мелких, точно лесной орех, вылупились птенцы.

К буку часто прилетал дятел и ползал по его коре, на ветки опускался дикий голубь или ястреб, но ни одна из птиц не замечала гнезда зябликов. Даже муравьи, сновавшие по веточкам, его не обнаружили, хотя и не прочь были бы съесть живьем голых и слепых птенчиков, затаившихся на его теплом дне, покрытом перышками и мхом. Под защитой буковой листвы зяблики жили спокойно.

Однажды ночью, когда июньское небо посылало верхушкам деревьев бледный свет своих маленьких серебристых звезд, а цветы на поляне раскрывали чашечки, наполняя воздух благоуханием, по лесу пробегала куница. Бесшумный, как тень, зверек был голоден и искал добычу. Куница ловко карабкалась по стволам и, поводя вокруг своей плоской мордочкой, перепрыгивала с дерева на дерево. Свет звезд едва-едва отражался от ее лоснящейся шерстки, острые коготки оставляли на коре чуть заметные царапины.

Добралась куница и до нашего бука, посмотрела наверх и обнюхала ствол. Вместе с запахом лесных трав и прелой прошлогодней листвы она уловила запах дупла. Куница прыгнула на ствол и полезла вверх. В дупле, однако, она не нашла ничего, кроме гниющей древесины и сухих листьев, заброшенных туда осенним ветром. Куница миновала дупло и поползла по отходившей от ствола ветви.

Ни один из зябликов не почувствовал ее приближения. Самец спал на ветке над гнездом, сунув голову под крыло, похожий на комочек мха, а самочка, прикрывая грудкой голых и слепых птенцов, растопырила крылья, защищая малышей от ночной влаги и росы. Она тоже спала, закинув головку, в такой неудобной позе, на какую способны только матери.

Куница обшаривала ветку за веткой. Она знала по опыту, что птицы предпочитают нижние ветки — они лучше защищают их от ветра. Кроме того, она слышала как-то под этим буком пение зяблика. Она ступила на ту ветвь, в конце которой среди тонких веточек висело гнездо зябликов, и медленно, стараясь ее не раскачать, поползла по ней. Самочка проснулась. Не меняя позы, она открыла глаза, и в них на мгновенье отразился свет звезд. Конец большой ветви уже прогибался под тяжестью куницы. Та пыталась, удерживаясь на ней, дотянуться до веточки, к которой было прикреплено гнездо. Глаза куницы мерцали сине-зеленым светом и казались бездонными, самочка видела их, но не пошевелилась, продолжая прикрывать собой птенцов, потому что материнская любовь сильнее смерти.