Эмилиян Станев - Весна в январе

Когда мне исполнилось двенадцать лет, я получил от старшего брата подарок — маленький дробовик.

Из этого ружья можно было убить ворону, но не дальше чем с шестнадцати шагов, или подстрелить мелкую птаху. Я целился во все предметы и в доме, и в саду, подстерегал стаи скворцов, опускавшихся на вишни, молодых галчат, золотых иволг, тяжелых сизых воронов или стрелял по мишеням. Толстые доски сарая скоро покрылись сеткой трещин и дырочек от моих выстрелов.

Я мечтал попасть на настоящую охоту и все придумывал, как бы мне осуществить эту мечту. Охотничьего билета у меня не было, и получить его я не мог — был еще слишком мал, поэтому я боялся выходить со своим ружьем со двора: еще поймают в лесу как браконьера. Надеяться я мог только на одного старика, которого все мы, дети, страшно уважали. Он жил в конце нашей улицы, недалеко от оврага, и звали его дед Мирю. Дед Мирю был высокий-высокий, у него была редкая борода, широкий нос и ястребиный взгляд. Когда он улыбался, вокруг глаз его собирались морщинки.

Дед Мирю жил со своей старухой довольно уединенно — три их дочери и двое сыновей обзавелись своими семьями и уехали из нашего городка. Старик был охотник, рыболов и птицелов; кроме того, он драл лыко, собирал целебные травы и подряжался резать свиней. Среди разнообразных его занятий были и незаконные — он тайком холостил поросят, лечил лошадей. Зимой он носил громадные сапоги, латаные-перелатаные, но всегда щедро смазанные каким-то жиром, летом ходил в разношенных грубых башмаках, из которых высовывались его крепкие лодыжки. Желто-зеленую охотничью шляпу с большой бляхой на ленте он нахлобучивал на самые глаза. Эту шляпу, прятавшую его седые кудри, дед Мирю носил с незапамятных времен, и она, видно, не знала износу. В жаркие летние дни, если не было под рукой другой посудины, он поил из нее собак, бил ею шершней, раздувал огонь в костре, в нее же клал убитую птицу. Этой же шляпой ему не раз случалось затыкать беличье дупло или хорьковую нору. Откуда он раздобыл себе такую шляпу, трудно сказать. Кроме шляпы деда Мирю отличало от других жителей городка и то, что он никогда не надевал полушубка. Даже в самые холода он носил пиджак домашнего сукна, из-под которого виднелась толстая серая фуфайка, связанная сухими пальцами старухи. Все дрожат и бегут по улице, спасаясь от колющего морозца, только дед Мирю в громадных своих сапогах шагает спокойно и легко — борода и усы у него заиндевели, а из большого носа вылетают облачка пара и табачного дыма…

Особенно внушительно выглядел он, когда шел на охоту. На плече у него висела тогда длинная двустволка стволами вниз, с большими курками, кривыми, точно козьи рога. Смотря по сезону и по погоде, старик брал на охоту или знаменитую на весь город Зымку, помесь пойнтера и сеттера, или двух гончих — Мурата и Волгу.

Мурат — крупный кобель, прожорливый, как сказочный дракон (однажды он стащил прямо из печи целый каравай), а Волга — красивая черная сучка с желтыми пятнами над милыми смешливыми глазами, которые, правда, становились серьезными и даже злыми, как только хозяин выводил ее на охоту.

Старик медленно, широким шагом подымался вверх по склону оврага, и его высокая, прямая фигура, постепенно выраставшая на фоне неба, казалась фигурой какого-то великана. Возвращался он еще более величественным, особенно если через потертую кожаную сумку бывала перекинута красная, как огонь, лисья шкура и лисий хвост покачивался на ходу…

Вот на деда Мирю я и возлагал все свои надежды и в один прекрасный летний день, не выдержав, решил пойти к нему домой, показать свой дробовик и попросить его взять меня на охоту.

Я толкнул низкую калитку и очутился в просторном дворе, поросшем зеленой травкой, изрядно ощипанной ослом, с пятнами тени от старых яблонь и груш. Дед Мирю сидел у своего приземистого домика и чинил седло. В руках он держал кривое шило и большую иглу и готовился приладить к седлу кожаную латку. Старуха его расстилала для просушки два мокрых половика. Рядом со стариком, вытянувшись во всю длину, лежала Зымка. Она подняла голову, вскочила и залаяла.

— Зымка, фу! — сказал дед Мирю, и собака покорно вернулась на место.

Когда старик заметил у меня в руках ружьецо, в глазах его загорелось любопытство. Он внимательно посмотрел на ружье, но иглы не отложил и продолжал работать.

— Ну, иди, иди сюда, — ласково подозвал он меня и добавил: — Это ты палишь на весь околоток? Больно громко! Целыми днями — бах, бах! Что же ты бьешь из этого ружьишка?

— Все, — ответил я гордо.

— Вот как? Сколько ж ты волков убил?

— Трех воронов убил, — сказал я смущенно и стал нахваливать свое ружьецо.

Дед Мирю взял его в руки, приложил приклад к своему широкому плечу и, прищурившись, во что-то прицелился. Зымка наставила уши и внимательно посмотрела в ту сторону. В больших руках старика мой дробовик казался прутиком.

— А патроны у тебя есть? — спросил он.

Я вытащил из кармана маленькие патроны с синими бумажными гильзами над широкой медной головкой и подал их ему. Они почти затерялись в его толстых пальцах.

— Для мелкой птицы годятся, а ворона не возьмешь, — сказал дед Мирю.

Я вспыхнул от стыда. Действительно, сколько я ни палил по воронам, до сих пор не убил ни одного, но мое охотничье самолюбие заставило меня придумать, будто я убил уже трех.

— А патронов с пульками у тебя нет? Из этих ружей и пулями можно стрелять, — сказал старик, на которого мое вранье не произвело ни малейшего впечатления.

— Есть, — ответил я и протянул ему мелкие медные чашечки, из которых наполовину высовывались круглые пульки.

— Поди нарисуй отметину на курятнике, посмотрим, как бьет твой пугач, — сказал дед Мирю и показал мне на пустой курятник. Рядом с ним был навес, в тени которого лежали обе гончие.

Я нарисовал углем на двери курятника черный кружок.

Старик быстро прицелился и выстрелил. Пулька ударила на сантиметр выше цели. Мурат и Волга залаяли, а Зымка кинулась к курятнику и принялась обнюхивать все вокруг.

— Дай еще патрон, — сказал старик, вглядываясь в мишень.

Второй выстрел тоже оказался неточным. На этот раз пулька ударила выше и левее отметины.

— Неточно бьет, — заключил дед Мирю. Он открыл затвор, повернул ружье дулом к себе и заглянул внутрь. — Нарезки нет. Вот и относит дробь в сторону. Но для мелкой птицы это не помеха, — добавил он.

После этого заключения дробовик сразу померк в моих глазах. Он не годился для великих охотничьих подвигов.

— А зайца нельзя из него убить? — спросил я.

— Можно. Да и волка можно — посмотри, как он доску пробил, — но только неточно бьет, вот что плохо.