Вера Колочкова - Из жизни Ксюши Белкиной

— А давай! – обрадовалась Олька, запрыгав. – Молодец, бабушка! Классно так придумала…

— А что ты хочешь? – прищурилась, улыбаясь, мать. – Голь на выдумки хитра, ой как хитра…

Ксюша сидела, привалившись к стене, молча наблюдала за их суетой и руганью, так молниеносно перешедшей во временное перемирие, слушала, как перекатывается в теле тяжелая, как камень, усталость — от нескончаемого этого дня, от ощущения несправедливости и навалившегося горького горя, от непреходящего вечного страха, сковавшего все ее внутренности черными скользкими щупальцами… Ивана Ильича больше нет, а они из–за шубы ругаются… Да ладно, только пусть не пристают к ней больше, на сегодня ее жизненный лимит закончился, вытекли в обмен на страхи все силы до самой последней капельки…

— Ой, бабушка, а ты прямо сейчас эти самые манжеты сделаешь, да? Ну пожалуйста, ну бабулечка… А я тебе своей французской масочки для лица дам, у меня заныкано немножко…

— Да ладно, сделаю, чего уж там… Пойду у Фархутдиновых машинку швейную попрошу, вроде они не спят еще…

Направляясь к выходу, она наткнулась на сидящую на скамеечке у дверей Ксюшу, моргнула удивленно:

— Ксюх, а ты чего тут сидишь? И где куртка твоя? Ты не принесла ее, что ли?

— Нет, мам, не принесла. Она там, у Лизы осталась…

— Здрасьте! А в чем на работу завтра пойдешь?

— Да не беспокойся, бабушка! Я ей свою куртку старую отдам! – расщедрилась Олька. – Ты иди за машинкой, иди… — подтолкнула она ее слегка в спину. — И, обратившись к матери, затараторила: — И ботинки мои тоже можешь взять, мамочка… Не идти же тебе на таких каблучищах, правда? А эти сапоги я завтра надену, ладно? Они к шубе больше подходят, чем к куртке…

О! Ксюха! Привет! Ты где пропала? – обнажил в кривой улыбке свои щербатые неровные зубы охранник Серега. – А я по тебе соску–у–у–учился… В обед прибежишь ко мне, а?

Ксюша бочком попыталась быстренько протиснуться мимо него в узком коридорчике подсобки, глядя себе под ноги и улыбаясь виновато, но не успела – наткнулась на выставленную перед ней и упершуюся всей пятерней в стену Серегину руку.

— Пропусти, Сереж… Опаздываю я… — подняла она на него просящие глаза и снова улыбнулась заискивающе.

— Ничего, успеешь! – усмехнулся Серега, наклоняясь совсем близко к лицу, отчего всю ее обволокло волной отвратительного чесночного запаха пополам с водочным перегаром. Давно немытые слипшиеся волосы Сереги упали на глаза, губы расплылись в довольной ухмылке. – Так придешь, я спрашиваю? Чего молчишь–то?

— Нет, Сереж… Некогда…Как–нибудь потом… — лепетала Ксюша, пытаясь высвободиться из под его руки и стараясь не дышать совсем, чтоб не выплыло вдруг на лицо выражение отвращения и брезгливости от мерзкого запаха, от вида засаленных волос, от щербатой наглой ухмылки… Нельзя, чтоб оно выплыло! Как же… Он же обидится…

— Ты чё?! – искренне возмутился Серега. – Как это — некогда? Во дает! Всегда было есть когда, а тут – здрасьте! Ты чё это?

— Пусти… Пусти, пожалуйста! – отчаянно затрепыхалась в его руках Ксюша. – Вон идет сюда кто–то, увидят…

Воспользовавшись секундным его замешательством, она мышкой нырнула под выставленную перед ней руку и опрометью бросилась прочь из подсобки. « Не отстанет ведь от меня сегодня… — подумалось вдруг тоскливо. — Точно не отстанет… Вон глаза какие – так в них масло похотливо–вонючее и переливается! Как я раньше этого не замечала? Шла к нему по первому требованию, как овца на заклание… Фу, противно как!»

— Ксюш, чего это ты? – удивленно уставилась идущая ей навстречу с ворохом бумаг бухгалтерша Нина. – Ревешь, что ли?

— Нет… — испуганно затрясла головой Ксюша. – Нет, показалось тебе…

— Да я же вижу! Еще немного – и заревешь! Странная ты какая–то… Смотрю на тебя – удивляюсь! Ты почему себя ведешь так безобразно?

— Как это? – испуганно вскинула на нее глаза Ксюша. – Что я такого сделала?

— Давай–ка отойдем в сторонку… — потянула ее за рукав Нина, — вон в том закуточке посидим, где девчонки наши курят обычно…

Они спустились по ступенькам на пятачок у двери черного хода, сели на небольшую скамеечку, удобно пристроенную под лестницей. Ксюша, сцепив в мертвый замок неухоженные, расплющенные от работы руки, молча смотрела на Нину, замерев от ужаса и ожидая обещанных обвинений.

— Ксюш, ты совсем, совсем неправильно себя ведешь! Нельзя быть такой убитой, понимаешь? Почему на тебе каждый, кому не лень, отрывается? Тебе так нравится, что ли? Может, ты у нас мазохистка?

— Нет, почему… — улыбнулась облегченно Ксюша, поняв из Нининых вопросов, что обвинений, слава богу, не будет, что все совсем наоборот — Нина позвала ее сюда посочувствовать, повоспитывать, а может, и пожалеть даже…

— Ты хоть знаешь, что каждая молоденькая соплюха здесь больше тебя получает? Почему так, объясни?

— Так ты же у нас человек новый, Нин, многого не знаешь…

— Чего, чего я такого не знаю, объясни мне?! – удивленно подняла брови бухгалтерша. — Ты что – покупателя вредного убила, или растрату миллионную сделала, или в санэпидстанцию каждый день на своих стучишь – что такого отвратительного нужно сделать, чтобы позволить так к себе относиться? Бросаешься любой приказ исполнять, как будто прощение выслуживаешь! А перед Дарьей Львовной вообще трясешься, как осиновый лист на ветру – аж до посинения! А она и рада на слабом оторваться… Знаешь, кто ты есть для нее?

— Кто?

— Контейнер помойный, вот кто! Это ж надо, как свезло–то старушке… Не у каждого такие гениальные способности быть помойкой имеются! Она сбрасывает в тебя всю свою чернуху, а ты принимаешь. Она опять сбрасывает, и ты опять принимаешь! Девочка для битья, одним словом… И ты знаешь, даже и винить ее рука не поднимается! Раз есть под рукой помойный контейнер – отчего ж им не пользоваться? И всегда будут пользоваться! И всегда вокруг тебя такие шаманские пляски будут из таких вот, имеющих потребность самоутвердиться на слабом и пугливом …

— Она мне очень помогла пятнадцать лет назад, Нин… Я не знаю, что б я тогда делала, если б она меня на работу не взяла!

— Да не боись! – засмеялась Нина. — И тогда бы уже нашелся косой десяток желающих поиметь бесплатную рабыню! А чем плохо–то? Можно наорать, когда вздумается – душу свою облегчить, можно денег не платить, можно себя потешить, унижая униженного… Бесплатный ты подарок, Ксюша Белкина, вот ты кто… Самой–то не противно?

— А ты знаешь, Нин, наверное, уже противно…

— Как это – уже? Почему – уже?

— А потому, что я раньше никогда ни о чем таком не задумывалась! Бежала и бежала по кругу, как белка в колесе, и думала искренне, что все это правильно, что так и должно быть… А вчера похоронила одного человека – и сдвинулось во мне что–то… Правда, сдвинулось! Мне и самой от этого плохо… Легче же по кругу–то бежать! И сомнения не мучают!