Юлия Вертела - Черный шар

Если Муза заправляла в основном на кухне, то СС подвизался вышибалой и делал свою работу весьма успешно.

Как-то раз застенчивый до заикания сосед-филолог пригласил в гости коллегу-иностранца, чтобы побеседовать с ним в неформальной обстановке. И был тут же нокаутирован в коридоре воплем Сергея Семеновича: “Голубые среди нас!” Ошалевшего гостя, попятившегося к выходу, Вертепный, чуя близкую победу, подгонял устрашающими выкриками: “У-у-у, злыдень писюнявый!!!” Иностранец, по счастью, понял не все из сказанного, но чугунную сковороду в руке пенсионера заметить успел и больше на научные диспуты в теплой домашней обстановке не отваживался.

Конечно, участковый Плетенкин редко разбирал подобные дрязги. Если дело не доходило до поножовщины, он и не заглядывал в 14-ю. Разрешать каждое дело о выдворении гостей и об украденной банке килек – жизни не хватит. Жильцы Плетенкина любили не за пособничество, а за невмешательство. Когда было нужно, они и сами хорошо упаковывали пьяного Вертепного с помощью бечевки и выставляли за дверь до приезда дежурного наряда милиции. А случалось это довольно регулярно.

По праздникам СС надирался до поросячьего визга и метал в коридоре кирзовые сапоги во все, что движется, но, так как он числился ветераном труда и “дитем блокады”, никто не смел и мечтать о выселении его из квартиры.

Внешность Вертепного описанию поддается труднее, чем деятельность. Невозможно подобрать слова, передающие заурядность этого лица, столь типичного, что, кажется, тысячи раз видел его, но никогда не отмечал, как некий фон, серый и безликий.

Нила Вертепный побаивался и сторонился, а к новым жильцам, только заселившимся в пятнадцатиметровую комнату, присматривался, не зная еще, с какого боку на них наехать. На первый взгляд они казались образцовой семьей – муж, жена и ребенок, но СС хорошо помнил русскую пословицу “В семье не без урода” и выжидал удобного случая для расправы.

Знакомство

Петербургский пасынок Нил в большинство календарных дней не спешил с работы домой в опостылевший коммунальный улей. Когда не было повода посидеть за беседою и стаканом с такими же неприкаянными друзьями, приходилось самому коротать бабье лето холостяцкого одиночества. Отчитав положенные часы, ассистент кафедры химии любил прошвырнуться по Невскому, закусить в пирожковой или котлетной, пошататься по этажам Дома книги и, конечно же, заглянуть во все попадавшиеся на пути книгообмены. Это был парадокс развернувшихся в стране перемен: неожиданно узаконенный натуральный обмен, неформально захватывавший все новые и новые высоты.

Наиболее популярный пункт – на углу улицы Герцена – местечко довольно бойкое. В основном отделе продаж народ не очень-то и толпился, да и выбор книг не мог обрадовать. Зато у прилавка в закутке дым стоял коромыслом. Вожделенные стеллажи были густо уставлены разноформатными экземплярами. Издания распределялись по баллам, причем наиболее престижные попадали в наименьшие цифровые категории. Публика больше интеллигентная, хотя и не протолкнешься. Хамить вроде не принято. Приходилось высматривать из-за спин и угадывать по корешкам. Интересные вещи, как правило, не задерживались.

Впрочем, и сам любитель интеллектуального чтива не желал захламлять убогую келью книжными полками. Мало что из добытых вещей задерживалось надолго: Нил укладывал прочитанный том, бывало, выслеживаемый месяцами, в затрепанный рюкзачок и обменивал снова – на любимую “Историю” Геродота или увесистый фолиант “Петербурга” Андрея Белого. Завершался обход в “Букинисте” у площади Восстания, после чего оставалось только запастись бутылкой вина на вечер, если позволяли средства.

В противном случае он засиживался в забегаловке на первом этаже дома, в котором жил, и по-прежнему не спешил подниматься в квартиру. Кофе здесь варили неважный, заказав двойной – получаешь наполовину разбавленный, но Нилу нравилось наблюдать за мелькавшими пешеходами, и он всегда занимал один и тот же столик у окна. Созерцателю представлялось, как прямо над головой идут коммунальные битвы, и так в тысячах квартир по всему городу, и становилось весело от нелепости людского существования. Маленькие норки, в них маленькие люди с их маленькими проблемами.

В тот сентябрьский вечер он, по обыкновению, тянул кофейную бурду, рассеянно скользя взглядом по дождливому Невскому, и невольно отрабатывал в мыслях ситуации из жизни, оставленной за кормой. Нил предполагал, что внутри каждого человека заложена определенная программа развития, и с возрастом она проявляется все отчетливей, тут уж ничего не поделаешь. У них с женой программы не совместились. Поженились совсем молодыми, когда жизнь казалась простой, как школьный учебник. А с годами выяснилось, что два человека, случайно встретившиеся в метро, и то больше понимают друг друга. Но жизнь как-то шла по привычке, и до последнего момента расставаться было тяжело. Ведь и пораженная болезнью, нога остается твоей, и отрезать ее жалко. А потом, когда рубанул, боль прошла и наступило облегчение, будто избавился от опухоли.

Отвлеченный воспоминанием, он не сразу заметил молодую женщину с ребенком, оказавшуюся возле его столика.

– Здравствуйте, – робкая улыбка из-под мокрого капюшона.

“Новая соседка”, – узнал Нил.

– Присаживайтесь.

Бросив на подоконник зонтик и плащ, Катя разместилась за столиком, прижимая к груди спящую дочку с бледным личиком, уткнувшуюся ей в плечо.

Нил из вежливости обронил пару фраз о том, какой милый ребенок. Он давно заметил, что все мамаши чокнуты на своих чадах и их хлебом не корми, дай только поболтать о пеленках. К его удивлению, соседка не разразилась речью о радостях и тяготах материнства.

– Раньше мы жили с родителями, – Катя передернула плечами, – но не ужились, знаете, как это бывает?

Нил вяло прикинул: “Она называет меня на “вы” – либо я плохо выгляжу, либо она хорошо воспитана”.

– Родители мужа – люди неплохие, – торопливо пояснила соседка, – но все-таки лучше жить отдельно. Мне эта комната досталась от бабушки, вот теперь буду в ней обустраиваться с дочкой, – и, как бы спохватившись, добавила: – И мужем. Вы, наверное, помните Марию Васильевну?

– Да, конечно.

Нил посмотрел на съежившееся за столиком существо, похожее на грустного кенгуру с детенышем. “С бабушкой у нее ничего общего. Та была бодрая жизнелюбка, этакий мужик в юбке. С Вертепным дралась, как на фронте. Однажды он ей руку сломал, так даже в милицию не пошла. Говорила, что семейное дело, – для нее все соседи были семья. Супа наварит, алкашей голодных со двора перекормит, а они, как кошки, за ней ходили: об колени терлись, руки целовали, слезливые истории рассказывали. С затуманенными от сытости глазами чего только не понаврут. Когда умерла бабулька, они, как сироты, у гроба ее выли…”