Юлия Кокошко - Крикун кондуктор, не тише разносчик и гриф…

.

Разместившимся неизмеримо выше, чем Подписчик на полдневную газету и на приметы быстротекущей жизни, наверняка уже известно, что Ваш Добровольный Корреспондент постоянно слышит многие языки – и не убежден в благоприятности их орбиты. Не обескураженные своей беспородностью волочатся и шепчут, информируют, компостируют, подстрекают, а что-нибудь непременно скандируют – и солируют в препирательствах, расцветают судными треугольниками, развивают уличную торговлю и инструктаж, в общем, на зарядивших антимониях всем приходится рвать горло, а закоснелое – надрывать. Многие языки, швыряющиеся оборотами, эллипсами, крюками и ядрами, обрушивающие лестницы аргументов и дремотные плиты выводов, смахивают – на помыкающих, преследующих и прижимающих Вашего Внешкора, бесспорно, Знаменосца в шествии добродетелей – или Венчающего их показательные выступления, и лишь прямая наводка сместит его – на взгляд-другой, но и в новом локусе, как тот ни зовись, примется – Распространителем и Вменителем, и разве что это – повод для преследований?

Не принадлежащие небесам особенно обостряются – на эспланаде лета, известной не меньше, по-видимому, штурмовые уши, в которые, кроме вашей внештатной двойки, желали б вложиться многие языки, колосятся именно здесь – и блокируются попарно над неспешным прибоем ступеней к трибуне, к подиуму с купой парасолей на гребне и бражкой столов по колено в легких трехногих креслах, одно из которых – возможно, от скуки – прижило четвертую ногу, взрастило мягкое сиденье и торс – бордо со снежной нитью, но и это, и те почти не объезжены – отчего-то забыли провести к столам – кофепровод и посеять круассаны и шоколад, зато Ваш Внештатник прищелкивает ко многим языкам – прозрачный аккомпанемент таких же посуд, наполненных горячим – дымящимся воздухом июля и августа, и суставчатый треск треног – то ли пикируются локтями и копытцами и заедают инородца Бордо, то ли беспокоятся под гостями, коим без надобности – экземпляры снеди, ведь чрево человека насыщается – плодом уст его, или солнце засвечивает проблему фигуративности, плюс – овации многим языкам, рвущие парасоли, надутые милому Одиссею – от дорогого Эола, плюс семижильный шелест из-за трибуны фонтанных вод, слитых с дугового прыжка из окна – или с возвращенья в окно, и выкрики пернатой мямли, птичьей копейки, и сирены автомобилей – или слитых в дальние треки рек, и зуммер кружащей над всеми – парочки стрел, длинной и так себе, обрастающих в сиятельной выси – марсовыми клинками орлиных перьев, лоскутными суриком и сепией, наконец – охи-вздохи самой трибуны, когда с расшатанной срываются купоны камней на подгнившем стебельке – и скачут на долгих цокотах, плюс выраженные на родном ей трибунном социолекте проклятья стрелам – долговязой и так себе, сплевывающим на ринг четвертные клекоты, а по полной окружности изливающим – конденсат.

Прямодушный не стал бы разводить корреспонденции, если бы не надеялся, что выше, возможно, заинтересуются, с каким материалом сватаются многие языки, что нянчат и пестуют, как патронессы огородной гряды – тыквенный или морковный овощ, втягивая его – в пятикратное проектное тело, чтобы подавило соседских овощелюбов и выкатилось – на какой-нибудь конкурс…

Как раз на эспланаде, где Ваш Внештатник читает и коллекционирует полдневное и быстротекущее и где вдруг разболтался – о говорящих к нему, об оплетающих, вяжущих и затирающих, он принял – нежданное понимание, хотя раскассированное на крупицы, на несолидные элементы, собственно и составившие группу поддержки.

– Да мне тоже вечно наложат – полные слуховые раковины! Сгребут вокруг меня все, что гремит, и поливают тарарамом, – поддержала Вашего Внешкора – первая в поддержавших, кто подобна на слух – тончайшему стрекоту фольги, выпрастывающей рождественский гостинчик, и пастушеским свирелям дождя, сзывающим – ягодные поляны и дефиле грибных шляп, и близка скольжению по склону моря – смуглотелых дев серфинга и юным ножкам, взлетевшим над станком – балетным или иным…

К сожалению, Внешкор не вполне рассмотрел – первую в поддержавших, несравненную приму, поскольку день солнечной эспланады – слепая страница. Мастерская какого-нибудь Праксителя, обстругавшего холм мрамора – до великолепной кочерыжки, до бездействующего внутри горы кумира, итого: наколовшего, по мнению создателей мнений, пропасть шедевров, которые в последние тысячелетия, увы, никто не видел – не то неотделимы от опыления граффити, не то неотличимы от всего дивизиона шедевров, слишком расставившегося…

По крайней мере, с открытием Вашим Волонтером воздушных читательских бдений огненный шар бушевал и делился, разбрасывал головни георгинов, воспылавших с велосипедное колесо, метал зажигалки-лилии и утыканные серной щепой астры, заваливал пылкими почтами – все передышки и разрядки видимого, впрягал в обставшие эспланаду винтороги-террасы – золотые туманности очерком в буйвола и в изюбря и, чтобы не голодали, подвешивал им на шею – тубы с растрескавшимся узором вереска – вереск трещин, а на жажду разгонял по кольцам брусчатки – концентричный кармин. И, перекатившись на излете – в мертвую петлю, так что сердце эспланады на миг равнялось мраку, вновь восходил на пик предприимчивости – и утишал пробивающиеся колеры и все инициативы, и обваливал устремленные врассыпную от эспланады улицы, задымляя их начала – накачивающей начала помпой, и перебивал номера домов – на жемчужных стрекоз и баттерфляек, и перчил нос Вашего Корреспондента – гарью…

Ваш Внештатник сказал бы резче: костер небес выжигал всякое око, не считай он, что его репортерский стиль затмит – чрезмерность, с которой шумят к нему многие языки. То есть визуальные впечатления неполновесны, пробиты – развернутым на другом театре, а огульный объем, а увлекательные частности – как говорится, за отдельную плату, и приходится впечатляться с пятого на десятое – и лишь надеяться, что Приме, чертовке, еще нет двадцати пяти.

– Не прикроешься никакой дверью, тогда начнут унижать дверь! Вчера какой-то Полифем разложил у меня под порогом кошмар – и мастачил до лохматой луны! – продолжила свою повесть премьерша, ведущая за собой – разливы фламенко, молоточки бус, браслетов и каблуков, и вихри веера и подолов. – Был очень динамичен, валил на понтон моей двери – дуплистые утесы с ботвой в ноздрях и вырванные туннели. Так загипнотизировал, что я чесала навстречу – скорей распахнуться. Но оттуда грубили: да не к тебе, не хрусти запорами, не расшпиливайся!.. И мигом сплели сказочку о соседях, купивших мебель, притом – ни тебе мебельной фирмы, ни адреса магазина, ни бюро перевозок. Что называется, закон о рекламе!