Тамара Ветрова - Гроб для Даниила Хармса

Приступаю к делу вторично, чтобы объяснить – с помощью аллегории, – насколько я безопасен для окружающих, даже и для собрания старух.

В Денежном переулке проживала королевская дочь. Она жила на третьем этаже направо, а налево жил немец со своей подругой. Королевская дочь скучала, а немец всякий день чистил ваксой свои сапоги. Вдруг мимо проскакали охотники в красных фраках, трубя в рог. Немец посмотрел да и говорит:

– Ну, этот рог надобно почистить, чтобы лучше трубил.

А немцева подруга тоже посмотрела на охотников и говорит:

– Вот, милый Ганс, какие времена настали.

А королевская дочь молча легла в гроб хрустальный и смежила очи сроком на сто лет.

А Денежный переулок, где жила вся эта компания, по совести говоря, не существует и избран автором притчи исключительно ради аллегории.

Некоторые обвиняют меня, что я страсть люблю поучать других. Это точно. Мне нравится учить других людей, хотя бы и с помощью плетки. О, плетка – мой верный товарищ! Ежели кто сомневается в истинности моих уроков, я преподам ему такой урок! Я, если хотите знать, вообще научил людей всему (всем необходимым для жизни навыкам). Я научил их засовывать в землю зерно, да еще сверху притопывать ногой. Оснастил их разнообразными знаниями. Теперь уж ни для кого не секрет, что Луна выше, а не ниже Земли. Что люди не должны употреблять в пищу других людей, ибо от этого у них может развиться желтуха. Я сам однажды видел человека, покрытого желтухой; это было в июле месяце в трамвае. Пассажиры махали на этого желтушного попутчика руками, удивляясь, отчего он так желт. Но я-то знал отчего. Он позавтракал чьей-то ногой, как котлетой, вот и желтизна. Я внушаю людям, как могу, что так, а что этак. Иногда я говорю с ними только взглядами. Говорю: вот над вами взошла звезда по имени Михаил Юрьевич. К поэту Лермонтову она не имеет никакого отношения, это просто звезда из каталога. Но люди ничего не примечают, смысл моих намеков для них темен, точно речи царя Бориса пред кончиною.

Даниил Хармс зашел выпить чаю в кофейню имени Союза писателей. Но чай в кофейне оказался с опилками, из-за усердия хозяина. И вот Хармс, чувствуя острую тоску, вылавливал опилки, время от времени бросая на хозяина сердитые, осуждающие, удивленные, гневные, иронические, беспечные взгляды. Тут хозяин не удержался и крикнул:

– Лучше бы вы, ваша милость, поели семечки, чем бросать на меня взгляды.

– Да где же я возьму?

Москва стоит в самом центре Московского Кремля. А в центре Москвы стоит Кремль, так что даже возникает путаница: где? что? Кремль выполнен из чистого золота старинными мастерами, которых призвали русские цари и приставили к делу. Они велели этим землепашцам маленько отвлечься от скудного куска земли и явиться ко двору. Те, почесывая ухо, пришли и молча стали полукругом. А в ту пору во дворце дежурил царь с кротким, но свирепым нравом. Он положил себе за правило, завидя человека либо зверя, перво-наперво лишить его жизни, чтобы тот не смердел. А уж после царь припадал устами к какой-нибудь Святыне, чтобы получить одобрение. Таким образом, от первой гильдии землепашцев совсем ничего не осталось. А строить-то было надо, так что царь, помолясь, призвал вторую группу. Те явились без разговоров, ибо в ту пору простой народ еще почти совсем не умел говорить, это потом пришла пора грамотности и люди взялись читать по складам газету. А до того даже не пикали, только мычали. Явившись к царю, умельцы заскучали. Почесали молча ухо да стали, образовав полукруг. Тут царь с кротостию потряс перстом, да попал по ошибке себе в ноздрю. Но, будучи силен, как Горыня, так и вспорол железную ноздрю царским перстом. С той поры на Руси цари все об одной ноздре, в угоду исторической памяти.

Ныне Кремль не таков. Там все прибрали, почистили так, что любо-дорого. Там имеются спальные залы для Правительства. В полночный час все Правительство входит в спальную залу да молча ложится на матрас. Специальные помощники прикрывают Правительство пуховым одеялом – из лебяжьего пуха! – да включают радио. Перед сном Правительство слушает радио, оттуда льется Гимн и сверкают молньи. А под утро хвать – одного члена Правительства нету. Это происходит каждый день, иначе никаких пуховых подушек не напастись. Потерявшегося члена Правительства для виду маленько ищут, шарят вкруг себя руками. Но нет, так нет, идут далее слушать Гимн и любоваться свершениями. Вот ледокол пробил ледяное ограждение и утвердился в Ледовитом океане. Теперь, помимо льда, там имеется ледокол. На этот счет даже сложена песня, она любима домохозяйками. Это “Песня о Буревестнике”, вот что за песня. На ледоколе снуют проворные матросы. Это не простые матросы, а полярники, они наблюдают, как бы не повредить лед. Короче, дела хватает; в чайнике кипятят воду, чтобы поливать мертвецов. В этом смысла-то нету, это делается единственно из дружбы.

Даниил Хармс призадумался. Увы, от главного, наиважнейшего дела его отвлекала всякая шелуха. Но он не роптал, а добросовестно записывал, называл себя копиистом, то есть художником, который копирует реальность. А чего еще?

С дамским врачом Николаем Иоганновичем вышел смешной случай. Как-то, вооружась по обыкновению подзорной трубой, Николай Иоганнович в интересах дела заглянул даме в п…зду. Вначале ничего примечательного не увидел, только темные дебри и глухой лабиринт. Затосковав от этой неясности, Николай Иоганнович начал насвистывать “Кони, кони мои”. Но все же чутье вело его, подсказывало, что надо, не робея, идти темной дорогой, как исследователь Африки Давид Ливингстон. Конечно, рассуждал Николай Иоганнович, п…зда не Африка. Это другой континент. Это, догадался дамский врач, внутреннийконтинент. В голове Николая Иоганновича затарахтело. Там кто-то пел песню композитора Дунаевского, которого друзья называли Джульбарс (за красоту и умение стоять навытяжку). Так прошло несколько времени, и исследуемая дама вдруг спрашивает:

– Николай Иоганнович, не пойму, что вы ищете в моей п…зде? Это ведь не рынок на Малаховской улице.

Дамский врач засуетился, подбирая подходящий ответ, но смолчал. И вот почему. В глаз его ударил сноп света, сильный, как космический луч. Это и был космический луч, это был свет далекой звезды. Внезапно Николай Иоганнович приметил россыпь сияющих звезд. Некоторые созвездия были знакомы (Большая Медведица), другие сияли гордо и нетронуто. Это были звезды, не освоенные телескопами. На них не ступала нога человека. Николай Иоганнович свесил голову на грудь. Потом говорит: