Валерий Генкин - Санки, козел, паровоз

Последний оперный удар нанесла ему «Кармен». Туда он пошел с одноклассницей Ленкой (ну да, с той самой, которая потом плакала у него на плече под «Маленький цветок»), купив дорогущие билеты. Он, конечно, догадывался, что делает глупость, что и Ленке было бы приятней, решись он потратить эти деньги на кафе-мороженое. Но как-то раз он услышал от нее слова «Карменсита и солдат» и еще какую-то фигню про Мериме, а потому должен был соответствовать. И вот, представь, мы сидим с Ленкой в партере Большого театра. (Что? Я заговорил от первого лица? Ну и ладно.) Ее щека одуряюще близко. Что там на сцене — уже не важно. И вдруг она начинает хихикать. Гнусно, нагло, отвратительно и безвкусно. Я проследил ее взгляд. На краешке сцены, сцепившись друг с другом, стояли Кармен — кажется, Архипова, огромная, великая, как колхозница Мухиной, а ее пытался облапить Хозе — низенький пузатый румын, которому случилось гастролировать в Москве в этот счастливый для нас с Ленкой день. При этом они пели: Архипова по-русски, румын — по-румынски. Мы ушли в антракте и все-таки отправились в кафе-мороженое. Ты, наверное, помнишь, что за двадцать лет нашей жизни мы ни разу не были в опере? Но пели-то они, видно, неплохо. Все же — Большой. И вот совсем недавно в тот же Большой я попал с нашей дочкой. Давали «Волшебную флейту», чуть ли не через сто лет после последнего представления «великой оперы великого Моцарта на великой сцене». Ну я-то знал, что ничего хорошего меня не ждет, и главной задачей полагал: не заснуть и не рассмеяться. Сидел, стиснув зубы и вытаращив глаза. Оживился на арии Царицы ночи, второй — первая-то довольно занудная, — где что-то там про жажду мести, der Hölle Rache , дескать, kocht in meinem Herzen , проняла меня колоратура. А Оля — та прямо-таки растворялась в музыке, до увлажнения глаз, мне на зависть и удивление.

Пора, пора, наконец, приступить к теме английского театра — хватит увиливать. Но я все еще не рассказал тебе сюжет «Пети и Волка», а это несправедливо. Слушай.

Раннее утро. Пионер Петя выходит на зеленую лужайку, позабыв закрыть за собой калитку. На высоком дереве сидит Петина знакомая Птичка и весело чирикает: солнышко светит ясное, здравствуй, страна прекрасная. Вслед за Петей, переваливаясь с боку на бок, идет Утка: калитку-то он не закрыл, вот Утка и решила, что можно поплавать в большой глубокой луже. Смотрит Птичка на неповоротливую Утку и говорит: «Что ты за птица, если летать не умеешь?» А Утка в ответ: «А ты что за птица, если не можешь плавать?» — и плюхается в воду. Такой вот диалог. И вдруг Петя видит Кошку, которая хочет сцапать Птичку, увлеченную спором с Уткой. «Берегись!» — кричит находчивый пионер, и Птичка — раз! — уже на дереве.

Диспозиция теперь такая: Утка в луже, Птичка на ветке, Кошка ходит вокруг дерева, довольный Петя потирает руки.

Но тут на лужайку выходит Дедушка и к Пете с претензией: «Ай-яй-яй, Петя! Ты зачем сюда пришел? Тут волки водятся. Марш домой!» А Петя упирается. «Да я ж пионер! — говорит. — А пионеры волков не боятся». Однако Дедушка пропускает эти смелые слова мимо ушей и уводит Петю в дом.

И действительно, богатый жизненный опыт не обманул Дедушку: из лесу появляется огромный страшный серый Волк. Кошка с перепугу лезет на дерево. Утка в панике крякает и пытается удрать — да куда там! Волк ее догоняет и — ам! — проглатывает.

Обновленная диспозиция: Кошка на ветке, Птичка — на другой, Волк ходит вокруг дерева, щелкая зубами. Утка сидит у Волка в брюхе. Петя и Дедушка, видимо, пьют утренний кофе за сценой.

Но нет! Я несправедлив к пионеру! Вон он, стоит за закрытой калиткой и наблюдает за событиями на лужайке. Он не струсил, отнюдь, и его мысль остра, как бритва.

Петя выносит из дома веревку, влезает на забор, с которого по длинной ветке можно попасть на Птичкино и Кошкино дерево. И вот Петя уже сидит между Птичкой и Кошкой и руководит операцией: «Ты, Птичка, лети вниз и кружи вокруг волчьей морды, да смотри, чтоб он тебя не сцапал!»

И пока этот тупица Волк клацает зубами, пытаясь ухватить Птичку, пионер Петя сворачивает веревку петлей и накидывает лассо на волчий хвост. Как ни старается зверюга, не может вырваться из петли. Тут из леса выходят… Кто? Правильно, охотники. Они уже прицелились в Волка, но милосердный Петя им кричит: «Не стреляйте! Мы уже поймали волка! Лучше отвезем его в зоопарк».

Финал. Можно сказать — апофеоз. Впереди идет Петя, за ним охотники ведут Волка. Позади ковыляют Дедушка с Кошкой. Над ними летает Птичка и чирикает: «Ай да мы! Вот кого поймали!» А если прислушаться, то слышно, как в брюхе Волка крякает Утка.

Итак, английский театр.

Англомания у Виталика приобретала вполне традиционные формы. Скажем, читая «Сагу о Форсайтах», он был так очарован внешними проявлениями английских бытовых ритуалов, их сдержанностью, что иногда отказывался понимать, как, к примеру, у Майкла и Флер мог родиться ребенок. Ну и язык. Он просто получал физиологическое удовольствие от текстов Оскара Уайльда: небогатый, почти школьный словарь, простая грамматика — и на тебе, сколько юмора, гармонии, блеска. Английским фильмом «Идеальный муж» упивался. И злорадствовал над закадровым переводом: когда Мейбл говорит Артуру Горингу что-то типа I’ll be in the conservatory under the second palm-tree , переводчик посылает Артура ко второй пальме в консерватории.

Чуть позже он с головой ушел в Вудхауса. Пара десятков его книжек до сих пор стоит на полке, и, подобно тому как в детстве при скверном настроении он хватал «Трех мушкетеров», раскрывал на любом месте и лечил хандру, теперь он выдергивает наугад рыженький томик и — да пошли они все…

Так вот, проходя мимо ресторана «Савой» (тогда — «Берлин»), заметил он в окне соседнего здания, Дома учителя, афишку, возвещавшую о премьере чего-то там такого на английском языке в постановке English Drama Group при этом самом Доме. И естественно, пришел на спектакль. И понял — это оно. Ну все по-настоящему. Костюмы, грим, декорации — драмкружком не пахнет.

Милые сердцу звуки — смесь британских и американских, кого как учили, но какая разница: играют всерьез, а кое-кто с блеском. Что там была за премьера? То ли Time and the Conway , то ли Pygmalion. И он пришел за кулисы и попросился в труппу.

Приемный экзамен состоял из двух частей: интервью по-английски и этюды. С первым он вроде бы справился, биография Радика Юркина с добавлением увлеченности машинным переводом. А вот второе было совсем неожиданным. Представьте: вы проспали и вам надо спешить на важное свидание. Вот, вы просыпаетесь. Смотрите на часы и… Ух как он старался преодолеть зажатость, врожденную скованность, которая неизменно настигала его в незнакомой компании. Вдохновенно путал ботинки, не мог попасть в рукава, засовывал в карман галстук, криво застегивал пиджак… «Да вы у нас комик, батенька, — неуверенно сказал режиссер, — а что-нибудь посерьезней можете?»