Геннадий Авраменко - Уходили из дома

К тому же куча приятных мелочей в виде позаимствованных китайских резиновых перча­ток, микросхем и прочей мелочевки. Спирт, опять же, давали для протирки установок и молоко за вредность. Но надоело страшно, скука жуткая, постоянно одно и то же. Нет, сначала, конечно, было интересно — это же «оборонка»! Как представишь, что микросхемы, созданные не без моего активного вмешательства, будут частью баллистической ракеты, которая рано или поздно расхерачит к чертям собачьим Америку, так за страну родную в душе радость появляется. Одним словом, оператор пре­цизионной фотолитографии — это звучит гордо! Кому ни скажешь, как профессия называется, никто не понимает, что это такое, все думают, что это с фотографией связано. Хотя в фотографии я ничего не понимаю вообще, и весь мой опыт в ней исчерпывается одной отснятой и до сих пор не проявленной пленкой. Было бы кому научить — вот бы я наделал снимков в своих путешествиях!

Получил трудовую книжку, спрятал в ящик. Честно говоря, уволился я не совсем сам. То есть сам, но заявление мое только облегчило начальнику цеха жизнь, ибо он не мог найти в себе душевных сил уволить меня по статье. А выгнать меня стоило. На прошлой неделе я приехал на работу прямо от Димки Немета, с «Электрозаводской». Мы всю ночь пили «Вазисубами», пели унылые песни и курили безмазовую траву. А когда я опомнился, что надо ехать на завод, времени осталось в обрез. Домой заскочить и принять душ не успел, белье сменить тоже. А так как на работе оказался на полчаса раньше смены, то решил, что ничего страшного не случится, если я постираю носки и трусы прямо в гермозоне. Недолго думая, я устроил постирушку в баке с моющим раствором для кремниевых пластин, а прополоскал все в деионизованной воде. На всех участках немедленно пошла «сыпь» одному мне понятного происхождения, началась паника. Стремясь скрыть улики, я спрятал белье в какую-то бутыль — как выяснилось, зря. В бутыли оказалась серная кислота. В общем, провели небольшое расследование, меня вычислили. В разгар скандала я и написал заявление об уходе...

Не исключено, что когда-нибудь, когда стану полноценным членом общества, я снова устроюсь на работу, но уж точно не сейчас, пока в стране разруха, голод и натуральный дурдом. А сейчас я восемнадцатилетний хиппи по имени Ринго (или Г. Ринго, как кому угодно) Зеленоградский, снова тунеядец и даже отчасти маргинал. И по­этому я сегодня вечером уезжаю. Снова пришло время уходить из дома. Не знаю, навсегда ли, не уверен, надолго ли. Просто пришла пора — ощущаю это всеми клеточками. Рутинная жизнь рабочего на заводе меня задушит. Нужен простор, нужно поискать себя где-нибудь — в горах, полях, морях... Передо мной весь мир, вся страна, я открыт и ощущаю себя чистым белым листом.

Сначала поеду в Таллин, на маевку, через Питер, а дальше как получится. Четких планов пока нет, сроков тоже нет, денег катастрофически мало, все маме оставляю.

Неторопливо, стараясь не обращать внимания на крики из кухни, собрал рюкзак. Клетчатое одеяло, украденное мной из поезда Рига-Москва в прошлом году, будильник, кружка, нож, книжка. Из одежды — запасные штаны, свитер, пара рубашек и джинсовка, которую мама сшила мне сама еще года два назад. Вроде всё. Рюкзак получился небольшой, похожий на бледного колобка с глазами в виде карманов и носом из кожаного ремешка. Смешной.

— Мам, хватит орать, а? Я же понимаю, что ты кричишь не из-за денег, а потому, что я снова уезжаю.

— Конечно! Вроде остепенился уже, деньги приличные зарабатываешь. Женился бы на Танечке, нарожали бы мне внуков...

— Мама, с Таней мы расстались уже год назад, и она будет рожать внуков совершенно посторонним людям, — психанул я.

— Так помирись с ней.

— Еще чего, все прошло, как с белых яблонь дым. И я слишком свободолюбив, чтобы сдавать себя на вечную каторгу в семью номенклатурного работника. Ее папа в горсовете работает. Уровень достатка их семьи и в сравнение не идет с нашим. У них видеомагнитофон был уже два года назад! А у нас его до сих пор нет. Ты можешь себе представить, какая нагрузка легла бы на наш мозг? Не только на мой, но и на твой!

— Но девочка-то хорошая! — не сдавалась мама.

— Хорошая, но чересчур домашняя. И любовь прошла.

— Ну куда ты на этот раз? А жить где будешь?

— В Ленинград, а дальше не знаю куда, буду тебя информировать по мере возможности. Жить, как и всегда, на вписках.

— Каких еще «писках»?!

— Вписках, мама. Везде, в каждом городе, есть знакомые хиппи. Или знакомые моих знакомых хиппи. У меня есть телефоны и адреса. Я приезжаю, звоню, представляюсь и говорю, кто дал мне телефон. Приезжаю к человеку и живу.

— Бесплатно? Как же так?

— В качестве оплаты предусмотрены мытье посуды, уборка и добыча пропитания, по желанию, — улыбнулся я. — Мы же все братья-сестры. Так что не удивляйся, если кто-то позвонит и попросит вписаться сюда.

— А если ограбят? — испугалась мама.

— Могут. Но вряд ли. К тому же у нас и брать нечего толком. Всё, я поехал.

До Питера еду, естественно, на «собаках», трассу Е-95 не люблю. На электричках как-то спокойнее на такое расстояние, всего четыре-пять пересадок, и ты в Питере, без утомительного общения с дальнобойщиками и обычного для этой трассы подвисания. Едут-то по ней все на короткие расстояния, кто до Клина, кто до Твери — не успеваешь сесть в машину, как — бац, уже нужно вылезать, пешком проходить через город и снова стоять с вытянутой рукой унизительным шлагбаумом для скучающих автомобилистов. Да и со вчерашним фингалом под глазом шансов на автостоп у меня ой как не много.

Вчера, перед дракой на Гоголях, был на «Джанге», расспрашивал, кто куда собирается. Пока определился только Барик. Странный тип, маленько не в себе, но прикольный и вроде бы надежный. Мы с ним забились у Лысого камня на Ленинградском вокзале, но я туда не поеду. Я его предупредил, что сяду на «собаку» прямо в Крюкове, в первый вагон. Там и должны были встретиться. Сел. А его нет. Со мной в вагоне едет какая-то урла, разговоры ведут странные, ржут все время, пристают к пассажирам. Судя по всему, казанские гопники, если меня заметят — точно прибьют. Вот тоже странные люди. Ездят на «собаках», как мы, ночуют где придется, едят что бог пошлет, казалось бы — мы почти одинаковые. Но нет. В го­лове у парней царит полный ужас. Половина «казанских» даже не в состоянии закончить пи одной фразы. Вторая половина, по-моему, вообще не умеет говорить. Они бьют всех кого ни попадя, грабят, беспредельничают. Милиция, увидев толпу крепких татарских бритоголовых, проваливается сквозь землю, бабульки на перронах бросают тележки с пирожками, а интеллигенция сразу выворачивает карманы. Волосатые, панки и металлисты одним своим видом распаляют этих неандертальцев, уйти от них целым и невредимым невозможно. Драться бессмысленно, а переговоры с существами, не воспринимающими человеческую речь, заранее обречены на провал. Кстати, что странно, «казанские» ненавидят и наших люберов. Был даже случай в прошлом году, когда вылавливающие на Арбате хиппанов «клетчатые штаны» наткнулись на бригаду татарских гостей столицы. Началась такая битва, что вопли были слышны на Садовом кольце. Вместе с примкнувшими хиппарями и панками любера победили «Казань», загнав пинками в метро. Все даже выпили потом вместе. Но на том внезапное перемирие гопников и неформалов закончилось, и уже на следующий день залечившие раны любера снова — впрочем, более добродушно — пинали народ у «Бисквита».

Читать дальше