Закир Дакенов - Вышка

— Отбой будет?! — крикнули опять.

— Двенадцать часов уже!

— Завтра на вышке спать буду!

— Кто кричал? — тихо спросил замполит. В это время закричал дневальный:

— Батальон…

Комбат уже входил и делал знак рукой: отставить.

— Почему люди не спят? — перебивая доклад замполита, прохрипел он.

— Дело в том, что мне необходимо было кое-что довести до сведения военнослужащих, — произнес Вайсбард. И поджал тонкие губы. — Моя обязанность…

— Дополнительный паек на жилую зону отправили?

— Э-э… Я сейчас выясню у дежурного. Дежурный!

— Отставить, — негромко сказал Аржаков. — Объявляйте отбой. — И еще что-то, совсем тихо.

— Отбой, батальон! — бросил замполит.

— Взвод, отбой! — отозвался Зайцев, расстегивая ремень.

— Отделение, отбой! — подхватил Кучеров, наш отделенный.

Первая шеренга уже неслась с шумом и топотом, срывали на бегу форму. Наш призыв торопливо — но не бегом! — устремился за ними. Сзади вышагивали деды, щелкали ремнями, громко разговаривая…

Утром, когда команда открыла мне глаза, я сразу вспомнил о девяти новоприбывших.

…Они метались в поисках ведер, тряпок. Наш призыв наматывал на руки ремни… Деды — их уборка уже не касалась — спали. Зайцев, приподняв голову, проговорил хрипло:

— Пять минут на уборку.

— Бегом, бегом! — покрикивал Андрей. Оказывается, у него очень громкий голос.

— Время идет, — пробормотал Зайцев, натягивая одеяло на голову.

— Живей! — заорал кто-то. Вокруг подхватили.

Я стоял, сжимая ремень в опущенной руке. У ног покачивалась спина, слышалось пыхтенье, скрип мокрых сапог… Своей же спиной я чувствовал взгляды годков. Со всех сторон…

Что он так медленно моет? Сколько можно… Уйти бы куда-нибудь! Скорей бы это кончилось… Ну что он возится!

Спину жгло…

Ремень врезается в руку… рука запотела…

— Лучше, лучше мойте! — со всех сторон слышалось, и щелкали звонко ремни.

Я смотрел на эту спину: хэбэ задралось и была видна белая кожа, под которой ходили, выпирая, круглые позвонки. Блестели капельки пота… Вокруг слышались то удар, то грохот опрокинутого ведра.

— Быстрей! Еще быстрей!

Щелк! Щелк!

Я смотрел на эту спину и пытался сосредоточиться на том, что вот он, чека вонючий, стоял бы надо мной, призовись я годом позже, стоял бы, сука, и не держал бы ремень в опущенной руке… Нужно было сосредоточиться на этом. Ну ведь было бы так, было бы!.. И как же я зол на него за это, как я ненавижу его, его… Вижу: позвонки выпирают и кожа на том месте побледнела… Он же ненавидит меня!

— Батальон, смирно! — крикнул дневальный на той половине. Спящие повскакивали, стали одеваться.

В проходе показался Вайсбард.

Зайцев, успевший уже одеться, крутился среди уборщиков, покрикивал громко.

— Отставить, — сказал замполит. — В чем дело, Зайцев? Половина седьмого, а вы еще чухаетесь!

— Сейчас закончим, товарищ…

— Отставить. Сержанты! Где сержанты? Так, трое, четверо… Все? Отлично. Возьмите-ка тряпки. Возьмите, возьмите… Раз не умеете командовать, делайте сами. Приступайте.

Сержанты нерешительно начали мыть. Вайсбард смотрел-смотрел, потом глянул на часы.

— Так, еще две минуты в вашем распоряжении.

И ушел. Чтобы не мешать.

Раздался хлесткий удар тряпкой. Андрей, вытирая рукавом мокрое лицо, отступил в угол. Зайцев повернулся… шарп! Мамаджанов, отпрянув, кувыркнулся через табурет.

— Не можете гонять, да? Не можете…

Шарп! Шарп!

— Тряпки схватили! Минута вам, время пошло!

Теперь за дело взялись деды.

И засвистели ремни. И лихорадочно задвигались руки и ноги. И — какой-то дурной визгливый крик заметался:

— Биг-гоом! Биг-гоом!

— Батальон, строиться на завтрак! — крикнул дневальный. Еще сильней засвистели ремни…

После завтрака готовились к полковому разводу.

День был солнечный.

Веселым блеском горели надраенные сапоги. Пряжки вспыхивали пунктиром по всему строю.

Разводом командовал начальник политотдела майор Жигарев, тот самый, красивый, с бледным лицом.

Осмотр внешнего вида.

С утра старшина выдал всем носовые платки. Платки были белые, без единого пятнышка, и это понравилось Жигареву.

На подкладках шинелей еще вчера хлоркой вывели фамилии. Большими буквами поверх штампа с датой. На обратной стороне воротников красовались аккуратные бирки: фамилия, взвод, отделение. Все, как положено. И это Жигареву, кажется, не понравилось. Он все оглядывал, оглядывал каждого и хмыкал недоверчиво.

— Показать содержимое карманов, — сказал он. Стали расстегивать шинели, доставать содержимое. Полагалось кроме военного и комсомольского билетов иметь при себе записную книжечку с выписанными в ней правилами применения оружия и т. д.

Книжки у всех были одинаковые, синего цвета (взводный покупал), только у меня книжка отличалась: она была черного цвета. Это привлекло внимание начальника политотдела. Он взял ее из моих рук, начал перелистывать. Там были стихи. На вышке жилой зоны мне пришли вдруг в голову несвязные строки. Это было похоже на то, что если бы вдруг в разгар веселья вошел в дом кто-то грозный, затопал ногами, и помертвевшие от страха гости ринулись вон, а потом, когда этот грозный уснул, они робко постучались — то ли затем, чтобы продолжать веселье, то ли забрать брошенные пальто и шапки… И уйти насовсем.

Жигарев обнаружил стихи. Начал читать вслух:

— «Нарисовал я синее приволье, где нежные цветы на тонких ножках…» Хм. Полистал дальше.

— «…На оконных красивых решетках… традесканция мертво висит…» Та-ак. Это что еще за решетки? А? Я молчал. Я не знал, что ему сказать.

— Это вам зэки дали? Зэки дали, я спрашиваю? Фамилия ваша, товарищ солдат!

— Что у него там, товарищ майор? — придвинулся поближе Вайсбард. Комбат повернулся в нашу сторону. Седякин посмотрел с беспокойством.

— Стишки тюремные!

Жигарев разорвал книжечку на четыре части и вручил мне:

— Выбросить. В сортир.

— Есть выбросить, — сказал я, пряча обрывки в карман.

День был солнечный.

Закончился осмотр.

Жигарев вышел на середину. Все вокруг задвигалось, задвигалось и замерло. Послышалась тишина.

— По-оолк!.. Смирна! — прогремело в ясном воздухе. Напряглись локти справа и слева от меня. — Напр-ра-во! — Два четких единых звука — полк выполнил команду, приготовился к следующей. Все до единого приготовились к одной команде…

— В колонну по четыре… Равнение на середину… С места строевым… шаго-омм… ммарш!

Грянул пронзительно оркестр, грянул с надрывом «Прощание славянки» и — колыхнулась, двинулась громада!

И опять какой-то неописуемый восторг обуял меня всего. Ах, этот миг, ожидая нужного, единственного момента, шагаешь, шагаешь на месте, слыша нарастающий грохот вокруг, и… рраз — пошел, пошел вбивать сапог в упругий бетон! И не было уже мыслей о том, что было утром, о разорванном блокноте — никаких мыслей не было, а была только бескрайняя музыка, тугие плечи — слева и справа, затылки впереди и восторг…