Сальваторе Адамо - Воспоминание о счастье, тоже счастье…

Едва оставшись наедине, Марсель сорвал шланги со своего блока жизнеобеспечения и перестал дышать, проявив волю, которая приходит лишь к тому, кто оказывается по ту сторону жизни.

Не имея возможности добраться до семейки во время церемонии, старшая медсестра лишь после полудня смогла сообщить о кончине месье Грэгуара той, которая всё ещё оставалась его супругой. Она приняла новость с достоинством, но остатку семьи передала её глубокой ночью — изобразив, конечно же, при том крайнее изнеможение — лишь когда стихли слова последней песни и «расплелись» уже все танцующие. Напыщенные, упившиеся и уевшиеся, смеялись и шутили, будто ничего и не случилось; дом семейный свадебному гулянию показался более уютным нежели квартирка маклера, и в доме том всё ещё продолжал смеяться рядом с женой своей Марсель с той самой свадебной фотографии, которая царствовала на почетном месте, над буфетом красного дерева.

Долго ещё вынуждены мы держать на плечах своих гроб, прежде чем водрузить его на составленные по три в ряд стулья, всё то время, пока явившийся всё ж таки трактирщик с командой своей более-менее не подчистят место для них. И едва сдерживавший себя Фернан, а вместе с ним Фирмэн, сын умершего и я сооружаем обрамление из горящих свечей.

Случаются дни, когда и не живёшь вовсе… те дни полны солнца, но холодны как стекающая сквозь пальцы последняя надежда. В такие дни, как только выберешься из постели, убивает тебя полным разочарования взглядом зеркало, и поливаешь ты никогда не раскрывающиеся цветы; зовёшь тогда кого-нибудь из друзей, хочешь слышать чей-то голос, а слова его, нужные как воздух, натыкаются на твоё замешательство: «Хорош хандрить, все рады тебе», — искренне говорит он, и ничего не происходит, а ты снова в дураках и одинок, как никогда… так-то вот… бывают такие дни, когда как бы и не живёшь.

К счастью, случаются и другие дни, о которых, как поведал нам о том Д. Д. Сэлинджер, мечтала рыба-банан, когда зацветают в саду грёз голубые розы. Всё вокруг небесного цвета, и примечаете вы зелёный луч, след некой, пусть и грозовой тучи, и узнаёте розовато-лиловый отсвет, оставленный небосводу дуновением надежды.

Накануне вечером смотрел я по телевизору известную картину, « Он и она », фамилию режиссёра я проморгал. Навеяло та на меня кой-какие мысли. Кэрри Грант и Дебора Керр, и вправду великолепная парочка, устраивают свидание на сто втором этаже Эмпайр Стейт Билдинга. Знакомы-то они всего ничего — в одно и то же время, случайно, оказались в одном и том же отеле, на Лазурном берегу. Друг другу понравились, но за каждым уже болезненный опыт несостоявшегося счастья. И, остерегаясь пьянящего дурмана любви с первого взгляда, на поверку-то всё могло обернуться очередной иллюзией, решили потому дать друг другу время на осмысление: договорились встретиться ровно через год, день в день после первого поцелуя, доверившись судьбе. Какое благоразумие, не правда ли? Короче, он на месте, чтобы тоже там быть, сделала всё и она. Но, увы, в тот самый день и всего в нескольких метрах от того самого небоскрёба, попадает в автокатастрофу. В клинику доставляют её с параличом ног, оттуда выходит она несколько дней спустя, прикованной к инвалидной коляске. Можете пускать слезу, никто бы тут не удержался.

Ожидает он её до закрытия дверей знаменитой башни. К полуночи, убедившись, что возлюбленная от него отреклась, сглатывает все свои мечтания о новом счастье и возвращается к прежнему одиночеству. Позже, будьте покойны, он её найдёт, узнает о своей «лапуле» правду и… всё прекрасно — она излечивает недуг, они счастливы и у них много детишек. The end ! С подстрочечным титром: «Конец».

Тронутый красивой и поучительной историей, решил я совершить романтичный и наивный поступок — пропихнуть Тино Росси в члены известной группы с обострённой формой Эдипова комплекса. Написал на совершенно белом листе бумаги я то ли послание, то ли SOS, то ли ультиматум, то ли просьбу. Сложил его пополам, верхние края загнул к центру, обе половинки завернул в обратную сторону, раскрыл… и т. д. и т. п., пока не получился наконец маленький кораблик. Самим собой я остался доволен; а как же, ведь в последний раз получился он у меня никак не менее двадцати лет назад.

Не имея под рукой Эмпайр Стейт Билдинг — разве что выстроить для неё нечто подобное, укладывая по камню за каждую минуту отсутствия её — назначил я свидание пройдохе моей на четвёртом этаже мерзкого жилища; обернулось бы раем оно, соизволь она хотя бы ещё раз с балетными, тридцать восьмого размера, пропорциями своими ступить на ведущие ко мне лестничные, устланные грязной бумагой ступени. Осмысливая послание своё ясно понимал я, что повседневный антураж мой вряд ли был подходящим декором долгожданной встрече, придать которой хотелось мне как можно больше блеска. Тогда взял я другой лист и письмо переписал. Намереваясь даровать избраннице исступления моего заслуженную ею красоту, назначил я ей то невероятное или же чудесное свидание в музее Оранжерей, в гостиной Нимф, в оговоренный день и никак не иначе. Исписанный лист ламинировал я целлофаном и вновь проделал мудрёную укладку. Отдельные сгибы скрепил прозрачной липкой лентой и, вот, кораблик был готов к плаванию.

Я направился на берег Эн, метрах должно быть в ста ниже по течению от очистной станции, где освобожденные от безобразия нечистот воды её через деривационные каналы стекались в нормальную с виду речку. Должно ли мне уточнять, что и здесь уже можно наблюдать отвратное явление в ней покрышек, консервных упаковок и презервативов. В месте том, однако, она хотя бы течёт и уж одно это оправдывает то, что доверяю я ей своё послание, вой влюбленного волка. Нужно же что-то пробовать… я и испробовал — приём однодневка, акт бескорыстия, миг идиотизма, образчик слащавости, в любом случае была у меня уверенность, что единственный, кому сие ведомо, это я.

Эн… странное имя у этой речки. Тем более, что изначально звалась она Агна, и ничто не предвещало того неприглядного её переозвучивания. Потому и звалась Агной, что судьбой было ей уготовано совсем иное, за то и уважение было ей. А Злобного, досталось же кому-то прозвище от неё, должно бы называть Агнцем, и обитатели тех мест, то бишь Агнцовы дети, веками покорно паслись на зелёных выгонах и покрытых мальвовыми облаками люцерны холмах.

Некоторые историки утверждают, что идея та исходила от Юлия Цезаря, дескать, дабы покарать обитавших на её берегах доблестных Нервьенов за противление намеревавшимся преодолеть водную преграду центуриям его и нацепил он ничтожное или, по меньшей мере, несимпатичное то поименование.

Отсюда и непримиримость наша, высокочтимый Кельт из Франции. Не заявлял ли Юлий, что из всех народов кельтских бельгийский самым храбрым он считает? Такая вот история… Отсюда и мщение: за упрямство наше гордое приговор прекрасному потоку нашему на бесчестие, в грядущих поколениях. Мелок, однако, ты, о, великий Юлий!