Сальваторе Адамо - Воспоминание о счастье, тоже счастье…

Во время, как покидал я ту гнусную и пафосную жёнушку, даже не предложившую подбросить меня обратно, на поросших плодовыми деревами задворках виллы неспешными водами своими, как глаза хозяйки ненавистью, истекала Эн.

Словно осёл тащил я пакеты свои до самого супермаркета и всю дорогу, как тот истый католик, выговаривал себе, что заслуживаю подобной кары и, что для искупления вины моей, нужно бы меня ещё и бичевать.

Всё, что принёс, загрузил я в единственную, брошенную после закрытия возле торгового центра Мега ручную тележку. Затем проделал весь путь домой, где и принял горячий душ. Чувствовал себя я отвратительно и решил, что велик свой заберу как-нибудь в другой раз.

Несколькими днями позже наткнулся, случайно, я на телепередачу, касавшуюся больных с синдромом именно «locked in», в которой супротив гарантий супруги бедного рогоносца говорилось, что слышал тот преотлично и, главное, прекрасно всё осознавал. С мужем-инвалидом неверной жене достаточно было установить некий код общения. К величайшему, но не имевшему обратной силы стыду своему увидел я, как один из подобных ему «живых мертвецов» дрожанием ресниц изъяснялся с кроткой и улыбчивой второй половинкою своей, а та с любовью, нежно и горделиво переводила «слова» счастливого отца двоих детей и третьего, бывшего, должно быть, пока в пути к ним.

Так и доплёлся я до самого что ни на есть вечера 1-го ноября, перемазанный липким отвращением к самому себе. Happy birthday to me !

Вот я почти что и тридцати одного года от роду. О празднестве, как того настойчиво желала Франсуаз, и речи быть не может. Хотелось остаться мне наедине с самим собой, свободным в решении открывать ли дверь перед призрачной, всё ещё любимой мною виртуальной креатурой моей, в случае, когда бы дата дня рождения моего пробудила б в ней тоску по всё ещё переполнявшей меня к ней нежности. Способным, так же, и кран газовый открыть, чтобы уснуть навсегда в надежде вновь обрести её в мире ином более любящей меня, но, в который уж раз, давал ей шанс спасти меня из небытия.

В «двушке» своей, служившей кухней, столовой, спальней, гардеробной да и ванной комнатой мне, застелил я скатертью цвета лаванды и глаз её голубых стол.

Отыскал самую красивую голову свою из тех, что утеряны мною и вновь найдены, славную голову свою воскресную с самыми нежными глазами и самым разлюбезно жадным ртом. Приготовил и пенсне я, на случай возможной аллергии к запаху того, другого, что мог на ней сохраниться.

Даже единственный листок из календаря вырвал, чтоб вместо него на все последующие времена вклеить фото её… Но осыпались неумолимо, минута за минутой, словно зерно из колосьев, часы ожидания… Что же станется со мною?

Достал шампанское я из холодильника, но после того лишь, как убедился, что не впала она в зимнюю спячку в нём — кто может знать, что станется с нами, сказал самому себе я, окажись мы в холоде… Наполнил оба бокала и чокнулся ими за отсутствие: в первый раз, которой дожидался; во второй — той, кто никогда не придёт, потом той, кто больше не любит меня, а ещё той, что несомненно забыла меня. Эту операцию повторял я, пока не опорожнилась бутыль.

Скоро уж и двенадцать ударов раздадутся, или рванут… осталось с четверть часа. Я, что же, на части разлечусь, что ли? Должна бы она вновь разжечь во мне жизнь, на самом же деле ещё и не явилась. Начался обратный отсчёт. Открываю газ. Голова моя, переполненная думами о ней, едва висит на ниточке… Кладу её на противень.

В дверь звонят. Иду открывать, как понимаете, в состоянии крайнего раздражения.

Передо мной некая дама, в белом банном халате, в разномастных пластиковых бигуди, лицо в креме цвета водорослей, в руках мой… бумажный кораблик!

— Тут газом пахнет! — говорит она.

Спокойно идёт на кухню и перекрывает кран.

— Повнимательнее нужно быть, парень, мог так тут и остаться.

— Благодарю вас, мадам, стану менее рассеянным. Позже.

— Так это вы вот это написали? Не могли, что ли, отправить его как остальные, по почте?

— Но, как же вы его заполучили?

— Вот уж невидаль какая, да самым что ни на есть обычным способом, через кран в ванной, как же ещё… Я живу в корпусе С .

— Но я же доверил его Эн.

— Ты это… о загрязнении окружающей среды? Вижу стол накрыт, ждёте что ли кого-то?

— Кого-то жду.

— Да, полночь уж почти.

— То-то и оно, что почти, ещё четверть часа есть..

— И что же вы приготовили?

— Пока ничего, думал, придёт она и выберет, чем на кухне мне заниматься.

— Значит даму пригласили, на ужин… И даже к полуночи не решили, предложить ли сало ей иль саму свинку! Да, уж, субъект вы ещё тот!

— Среди себе подобных, не так уж и плох.

— Послушайте, я итальянка и у меня осталось немного ризотто с мозгами. Пойду-ка, принесу его вам.

— Ризотто! С мозгами! Это же моё любимое блюдо!

— Вот и отлично!

— А сделали-то вы его хотя бы не случайно?

— Что значит случайно? Приготовила, потому что оно мне тоже нравится, что в том особенного?

— Нет, ничего… так, просто мысль одна…

— Хорошо, скоро вернусь с ризотто. Принесу его горячим, вам останется только лакомиться. А вы уверены, что она будет через четверть часа?

— Да, она придёт… Спасибо, вы прелесть.

— Вовсе не прелесть, просто взглянуть хотелось на рожу типа, приславшего по сточной трубе письмо, с размытым текстом, один только адрес отправителя и читается.

— Сказал же я вам, что доверил его Эн.

— Ну, да! А я пришла сюда по телексу!

— Так вы не прочли послание моё?

— Говорила же вам, что в нём ни черта не усечь!

— Ну, хорошо. Странно всё ж таки, я ведь его в целлофан… и потом, ризотто это… я о нём говорил.

— Всё-ё-ё ж таки! Мсье находит странным то, что нельзя прочесть какую-то писульку, плюхнувшуюся в мою ванну с раствором морской соли, скрывавшуюся там, пока не сбежит вся вода и не откроется мне своими размокшими останками! Но отправлять своё послание по водам реки… без конверта… и без марки мсье находит нормальным! Дуракам везёт, письмо достаётся-таки простофиле, в данном случае мне, мсье ж разочарован, что волшебное послание его оказалось нечитаемым. Ну, ей богу! Так, иду за ризотто!

Полночь, без десяти минут, в студию мою вновь хлынул входной звонок.

— Ну, наконец! — вскричал я про себя.

Лечу к двери, открываю, снова соседка, с полной до краёв любимым моим блюдом супницей на вытянутых руках.

— Ну, вот, нежный мой мечтатель… Терпеливому достаётся всё, как говаривал Наполеон.

— Так говорил Наполеон?

— Да, перед Финксом.

— Сфинксом. Хотя это неважно. Разве не говорил он: «С высоты сих пирамид наблюдают за нами сорок веков»?

— А что, это не один чёрт?

— Как вам угодно… только отчего же это вы так разлюбезничались, угощаете меня таким роскошным блюдом?