Сальваторе Адамо - Воспоминание о счастье, тоже счастье…

Розарио: — Ты мясник?

Субъект: Что вы хотите сказать этим «мясник»?

— Ты разбросал мусорные пакеты с женскими останками по вдоль Эн?

— Я… Да, как вы смеете задавать мне этот вопрос? Послушайте… у меня на это руки коротки.

— Память у тебя, можно сказать, короткая… ты мясником был?

— Да, а что?

— В Сент-Симфорьене жил?

— Там всё ещё и живу…

— Кто такой святой Симфорьен?

— Святой.

— Так, а ещё?

— Что я, знаю?

— Что он такого сделал?

— Нимб, что ли, свой разбил?

От Розарио не ускользнул след усмешки, что обыкновенно им пренебрегалось.

— Эй, чувак… ты смеёшься, что ли, надо мной?

— Совсем нет, мсье полицейский, но откуда мне это знать?

— Ты в церковь ходишь, или когда-нибудь ходил?

— Нет, я всё время в кирку хожу.

— Потому и не знаешь, кто такой этот святой?

— Так… у протестантов нет святых.

Наступает тишина… Раздосадованный Розарио постукивает кулаком по тыльной стороне второй руки. К допросу подключается молчавший прежде комиссар Дюмолин. Он извлекает из какой-то папки фото.

— Узнаёте? Это голова одной из жертв.

— Это Жаклин, только без вставной челюсти…

— Кем она тебе приходится?

— Были какое-то время вместе…

— Бил её?

— Только, когда заслуживала.

— Как это?

— Если препиралась.

— А ещё? Ну-ка, рассказывай.

— Когда храпела…

— А отчего она храпела?

— Вы хоть одну бабу знаете, которая не храпит?

— Не моё это дело… так почему она, Жаклин эта, храпела?

— Бывало, возвращался домой поддатый, поздно ночью, ну будил её, чтоб поколотить… но из-за этого в мясники… куда там… чтоб я распилил!.. Да, вам лишь бы кого в виноватые… все вы полицейские такие… вот хотя бы меня, честного воришку, и туда же… хотя я сам бы для неё на части разорвался. Также и с первой моей бабой, когда она кончила с собой, прыгнув с машины, на скорости сто в час. Пытались повесить её смерть на меня… А я хотя бы потому был не причём, что не мог её удержать. Хотел бы я на вас при этом посмотреть, рёхнутую держать и тут же, как того требуют в правилах вождения, ни при каких обстоятельствах руль не бросать. И потом… эти бабы… вы же знаете, когда им что-то в голову взбредёт… Ну, может, мне нужно остановиться было, когда она слетела с «Хонды», но, я же спешил, мне было нужно успеть к началу забастовки, чтоб всё не перекрыли… нелёгко было тогда, вы же знаете, мсье сыщик.

— Комиссар!

— Как хотите… А то, любил я её… когда увидел в зеркале заднем, дак слёзы на глаза навернулись. Даже сумочку ей бросил, подумал, понадобится ещё вдруг, если выживет.

— Почему вы с ней спорили?

— Потому, что собиралась она от меня уйти, всё ей пообещал, пообещал даже, что буду с ней добрым, всё сделал, лишь бы выбить ей из головы эту затею.

— И голову снесли ей?

— Да нет же, вовсе нет, я же вам сказал, что она спрыгнула на ходу.

— Голова?

— Да, нет, баба моя. Та, что умерла… первая… Да, подумайте же вы, мсье директор…

— Комиссар!

— Хорошо… Еж ли б я был мясником, а известно жертв много, и убийца выбрасывает куски…

— Значит вы в курсе?

— Как и все кругом, об этом только и разговор, в последнее время… Говорю ж вам, что если б был этим мясником, я б не выдал вам голову подружки, которую порол поблизости, её запросто было б опознать, и вы б допёрли бы… А он хитрый и учёный, артист этот…

— Почему бы и нет, это позволяет вам говорить в точности то, что вам хотелось бы мне сказать.

— Эй… постойте-ка!

Субъект умолк и посмотрел комиссару прямо в глаза.

— Вы забыли одну штуку…

— И какую же?

— Вы забыли, что не настолько я смышлён, чтоб додуматься до такого. Для меня, точно, мудрёно это всё… Знаете, в школу я почти не ходил. Малым пацаном совсем приходилось мне уже «зарабатывать на жизнь», как говорится, и папаша мой рано научил меня ловить кроликов и форель.

— И кур в курятниках…

— Может быть… только между кражей курицы и разделкой её на части есть всё же разница…

— Прекрасный образец смыслового согласования, молвит увлечённый французским правилонаписанием комиссар. — В любом случае, не об одном и том же подчерке идёт речь, — продолжает он.

— Курицу я мог и купить…

— Или же украсть…

— …уже мёртвой, в супермаркете. Незачем и утруждаться. А отрубить окорок у курицы, пускай и краденой, совсем не то же самое, что отчекрыжить ходули хорошенькой бабёнке, где-нибудь на берегу реки, пусть и называется она Эн, мсье контролёр. К тому же, я таких вещей не делаю… я не такой, пусть с виду на то и гожусь. Вы же верите мне, не так ли? Могу я идти?

— На сей момент, вы свободны, по меньшей мере до новой повестки… Из виду мы вас не выпустим, не всё ещё с вами закончено, мсье подозреваемый за номером 43.

Татуированный наш ковбой уходит, а Розарио присоединяется ко мне.

— Теория моя на счёт святого Симфорьена не сработала, — хныкнул он.

Я напомнил ему причину своего визита.

С виду ушедший в себя, он протянул мне папку с делами пропавших за минувшие два года женщин, с прилагавшимися их фото, даже тех, что были найдены мёртвыми, но не опознанными. С комом в горле, едва дыша пробежал я скорбный список и фото несчастных созданий, о которых по меньшей мере можно было сказать, что выглядели они совсем не как на пробах.

Стало мне легче. Не нашёл я имени исчезнувшей моей в списке, не признал я ни овала её лица, ни миндалин её глаз, ни губ сердечком, как не напрягал я воображение своё, силясь устранить с жертвенных сих физиономий видимые мною кровоподтёки, гематомы и волдыри.

Вызвал Розарио и ту, кого должно было бы мне называть «экс-будущей тёщей», чего точно уж не осмелился бы сделать сам я. Вестей от дочери у неё не было вот уже несколько месяцев, она, однако, вовсе не беспокоилась — случилось то не впервой, приплод её истинная кошка, всегда падает на лапы свои и знак о себе подаёт лишь по собственному разумению… то бишь, когда в деньгах нужда возникает.

— Ах, да… — добавляет инспектор Беллясе, — в последний раз разговаривала она с матерью, чтобы сообщить той, будто бросила «грустного клоуна» своего…

— Это всё?

— Это всё! На что ещё ты жалуешься? По крайней мере ты знаешь, что она цела и никто кроме тебя ею не интересовался.

— Хорошо, старина, сэндвич с меня, поговорим о святом Симфорьене… у меня до начала работы всего полчаса.

Говорили в самом деле опять обо мне, всё, чего по этому поводу хотел сказать Розарио, уложилось в нескольких словах:

— Вот, спрашиваю я себя, как ты терпишь всё это у Легэ, не похоже на тебя… или же сильно ошибаюсь я на твой счёт.

— Я и сам, должно быть, ошибаюсь на свой счёт, — возражаю ему. — Припоминаю денёк один, слонялся я с дружками своими, лет двенадцать мне тогда было. Предводитель банды, Рене, даже имя помню его, решил наведаться в кондитерскую лавку старенькой и весьма любезной дамы. Он знал — чтобы спуститься к явившемуся в лавочку клиенту, о чём предупреждал перезвон колокольчика над входной дверью, ей требовалось некоторое время. Всё нужно было вершить как раз в те самые несколько минут, в которые мы оставались среди горы лакомства, предоставленной единственно лишь нашей совести. Без зазрения этой самой совести, набили мы свои карманы всяческими карамельками, драже, миндалём в сахаре, лакричными палочками, кексами, сладкой пастой и всевозможными шоколадками. Тут явилась и неизменно улыбчивая старушка, казалось вовсе её не удивляло, отчего это являлись мы всемером к покупке какой-нибудь ерунды сантимов за двадцать пять на всех. Лавочку покидали мы притворщецки, гордые своим ничтожным подвигом.