Сальваторе Адамо - Воспоминание о счастье, тоже счастье…

— Не спал я ночь напролёт. На следующий день в одиночку явился в кондитерскую и тем временем, пока шла она ко мне, выложил на место свою долю награбленного, купленного мною в другом квартале. Я положил ей даже плитку шоколада «Нестле», дававшую мне право на глупую картинку из серии «Красивые уголки Бельгии». То была, как сейчас помню, церковь Сен-Ромболь в Малине — одно единственное фото, недостающее до полного набора, обменившегося на килограмм какао и некий шарик с видом центральной площади Брюсселя. Ах, как же был я счастлив! Ах, как сладко спал я в ту ночь!

— Так, ну и что? Зачем рассказываешь ты мне всё это?

— Просто спрашиваю себя, вернул бы я сладости сегодня.

— А я, — решил переплюнуть меня Розарио, — я бы придумал что-нибудь этакое, чтоб угостить приятелей задарма. Скажем, дюжина из них заваливает в бистро, впервые. Несколько минут спустя являюсь туда с корешем своим, Джино, и я. Мы что-то заказываем себе, как бы ничего не зная про остальных. Мало помалу увязаем в общем веселье, не общаясь с теми. По условному сигналу те, один за другим, смываются. Оставшись одни, мы с Джино платим по счёту.

— А остальные? — спрашивает обеспокоенный хозяин кафе.

— Какие остальные?

— Ну… друзья ваши?

— Какие друзья? Мы их вовсе не знаем!

— Как это? Хватит вам шутить, — нервничает тот.

— А что, разве они не симпатичны?

— Нет, это невозможно! Вы все заодно.

— Послушайте, мы не станем сносить подозрений, вызывайте полицию, пусть разберутся. Не на многие же тысячи мы тут наели… нам есть чем расплатиться.

Бесцеремонно помахиваю нашей единственной купюрой в тысячу франков.

— Если у нас акцент, не значит, что мы нечестные.

— А я этого и не говорил, — протестует бармен.

— Но, так подумали, а тысяча франков… да лучше я их отдам нищему, которого вы оставили скулить под дверью, без малейшего внимания. Стыдно-то как!

— Какой там ещё нищий?

— Эй, Джино, отдай бумажку тому бедолаге! И у нас есть самолюбие, за кого вы нас принимаете?

И Джино с достоинством проделывает это на глазах у обернувшегося медузой трактирщика. Он выходит из бистро и хвастливо протягивает тысячу какому-то ханыге, сидевшему у входной двери, бросив меж ног прямо на тротуар свою кепку.

— Вот! А на счёту у нас два раза по две кружки пива.

— Хорошо, пускай, — проворчал владелец кафе, — это за мой счёт, раз уж я в таком положении…

Уходим мы довольные собой, а через несколько минут нищий, на самом деле, конечно же, член банды, догоняет нас, давясь со смеху и возвращает тысячу франков в наш общак, который мы избегаем тратить, если то позволяет нам наша изворотливость.

— Тонко сработано, Розарио! А затем ты вернулся и ворованное пиво оплатил?

— Ты что, за дурня меня принимаешь?

По возвращении в контору столкнулся я с Франсуаз, подставившей мне щеку. Холодно замечаю ей, что утреннее приветствие у нас уже состоялось.

— Ну и что? Хорошего, насколько я знаю, много не бывает, — пошутила она. — Чем же, крошка моя Жюльен, так обеспокоен, коль отдергивает голову от обычного поцелуя?

— Ничего, Фанфан… всё отлично.

Я назвал её Фанфан, как это делали лишь отец и бабушка её. Пожалел об этом тут же, осознав тот факт, что ветреность моя принуждает в очередной раз меня сделать шаг навстречу неизбежному сближению нашему или к столкновению.

Мог, однако, я ещё вернуться на путь истинный и выправить завихлявшую было свою жизнь, если бы только настоящая возлюбленная моя вспомнила обо мне. Решил — обожду ещё немного, то ли сигнала какого, то ли действия… неважно уж, главное чтоб от неё.

Как-то вечером, хотя не приходилось мне видеть её около трёх месяцев, объявилась Пьеретта, на этот раз рыжая. Позвонила в мою дверь, чтобы одарить непременным своим: «Привет, малыш!» и, как если бы болтали мы с ней не далее, как вчера, протянула мне дымившую кастрюлю со словами:

— Ризотто мсье, как заказывали!

Обуздав удивление своё, реагирую так, будто ждал оригиналку эту, по виду только что вытурившую гостей своих, не озаботившись ни приличием, ни долгом, следовавшим из давнишних отношений. Предлагаю-таки ей войти.

Явилась она весьма кстати, я как раз готовился расколотить три несчастных яйца, чтобы изжарить омлет с колбасой, чем собирался довольствоваться по причине отсутствия блюда более замысловатого. Потому принимал её я с большим, нежели в первую встречу нашу радушием, да и с неким уже интересом, подогреваемым щедростью редкостной сей персоны.

Взглядом указала она на левую свою подмышку; я понял, что следовало достать бутылку красного вина, хранившуюся не в совсем прохладном месте… так сказать. Тигнянелло Антинори восемьдесят первого — «Mizzica!», «Чёрт возьми!» — эхом откликается во мне схоронившийся переводчик. Не будучи особо сведущ в энологии, ведал однако я, что среди вин итальянских знатоков — то было наиболее уважаемым. Ризотто с мозгами от Монтекаттини, вино из Валь ди Пеза, её неповторимая компания… да тут у меня вся Тоскана причалила. Вот здорово!

Ризотто было вкусней, чем в первый раз, потому как было свежо, а Пьеретта и вправду мила. Макияж чуть резковат, особенно на глазах, вкруг подведённых краской для бровей, да губы, и так от природы припухлые, а тут ещё ярко красным замалёванные. Какого же она могла быть возраста? Сорока пяти, может, а не то — и пятидесяти лет? Но, всё весьма и весьма умело закамуфлировано.

— Ну, малыш, на сытое брюхо и разговор слаще. Тебе нечего мне рассказать?

Не успев проглотить, попытался я пробурчать что-то ей в ответ, но вместо того выплюнул в неё несколькими, увильнувшими от расправы рисинками. Усовестившись, конечно же, не смог удержаться я, однако, от смеха и закашлялся, да так, что чуть было не задохнулся. Пьеретта поднялась с места, стукнула со словами: «Это всё от радости», меня по спине и уже как бы себе самой добавила:

— Нет лучше радости, чем неожиданная… Ты, видать, мне рад… Ну, давай, выкладывай, что там у тебя… Кто это залил твой балкон?

Прокашлявшись, рассматриваю такую же как и я любительницу смеси вульгарщины и гостеприимства, словечки которой царапали слух, но, что удивительно, и придавали её речи особую притягательность. Поблагодарив её, улыбаюсь ей как можно приветливей в виду чертовски путанной астральной ситуации на моём небосклоне, после эфемерного прохождения по нему кометы моей любви и слепой службы своей на посту Великого Неудачника. Намеренному забвению в голове моей вопреки, взрослая сестрица Маленького Принца становилась всё более явственной, занимая всё больше места, так что, не смотря на истекшие со дня последнего её исчезновения несколько месяцев, не покидало меня ощущение встречи с ней буквально накануне.