Журнал «Новый Мир» - Новый Мир. № 11, 2000

На этом (вышеозначенном) уровне относительного неблагополучия, полной внутренней свободы и (ничего не поделаешь!) столь же относительного, как и неблагополучие, образования возникает почва для искусства вроде «к. р.». Сновидного, беззаконного, элитарного и сверхмассового. (Один из парадоксов «к. р.» — они пишутся очень многими для очень немногих.) Насмешка литературной судьбы в том, что «беззаконна» не только «комета в кругу расчисленных светил», но и безобразно расползающиеся во все стороны тесто, желе, студень. Проблема «к. р.» (по себе знаю) в том и состоит, что автор хочет сделать рассказ-блиц, резкий, ослепительный, как зигзаг молнии, а у него получается дохлая медуза на прибрежном песке.

Этот рассказ поведал мне Чинчо де Романо, человек во многом примечательный. Втроем они подстерегли хорошенькую крестьянку и попытались овладеть ею. Крестьянка обратилась в свирепого дога, тут же на месте растерзала одного из веселых юношей, опозорила второго и бросилась на Чинчо. Чинчо едва успел скрыться. Рассказ его заслуживает доверия, ибо Чинчо показывал мне этого свирепого дога, бродившего возле Палатината.

Вряд ли хорош алфавитный принцип, по которому Ан. Кудрявицкий выстроил своих создателей «к. р.». Все равно как по весу или по росту распределять авторов. Интереснее всего была бы хронология: что за чем появилось — помогло бы выяснить, зачем и почему появилось. Этот недостаток почти исправлен в антологии, составленной Дмитрием Кузьминым. Первый раздел его антологии называется «На подступах». В нем помещены «к. р.», или как бы это сказать, пра-«к. р.» — 60 — 70-х годов. В этих пра-«к. р.» действительно ощутимы истоки: юмореска, притча, басня в прозе, афоризм.

Поскольку «к. р.» — «марш одиноких», то взаимовлияния почти исключены. Становятся видны черты беспримесной «чистой» литературной эволюции. Разные люди, ничего не знающие друг о друге, отворачивающиеся от гнусной действительности, читающие одни и те же книжки, начинают писать «одинаково», а потом изменяют темы своих писаний в одном и том же направлении. Благодаря «к. р.» понимаешь, что чудес не так уж и много: обязательно полет, обязательно — превращение, обязательно — членовредительство, исцеление, воскрешение, обязательно — исполнение несвойственных функций. (Допустим, щука, которая прыгает по полу и кусается, как собака… Это что-то вроде критика, пишущего «к. р.», — щукопес, псовая щука.) Впрочем, Дмитрий Кузьмин нарушает хронологический принцип.

Но если хронологию «к. р.» не так-то легко выстроить, то можно попытаться построить «типологию» «к. р.». Что и выполняет Дмитрий Кузьмин, разбивая «Очень короткие тексты» на разделы: «В сторону психологизма», «…бытописания», «…сатиры и юмора», «…лирики и стихотворения в прозе», «…эссе», «…притчи», «…концепта», «…фантастики», «…авангарда», «…дневника», «…суггестии». Правда, трудно понять, почему один «к. р.» потопал в сторону «суггестии», другой — в сторону «сатиры и юмора», а третий — в сторону «стихотворения в прозе». Уж очень похожи. «Мы вышли, вышли, вышли и пошли. Встало солнце над деревянной равниной». Или: «Когда вешали немца, он не только не сопротивлялся, но даже помогал партизанам приводить приговор в исполнение и, вздернутый уже, выражал всем своим видом, особенно ногами, приязнь и уважение к победителям. Дерево то прозвали Рождественским». Или: «Я ращу таракана. Поколения сменяются — таракан растет. Мне сорок лет. Со мной мой таракан. Вес его велик. Как на автомобиле, ношусь я на нем по ночным улицам. Его ноги, обутые в кирзовые сапоги, мешают спать прапорщикам военной части, расположенной в нашем поселке…» (Этот «к. р.» слишком длинен, я «обламываю» цитату.) Что здесь «сатира», что «суггестия», а что «стихотворение в прозе»? Думайте хоть сто лет, все равно не догадаетесь, поэтому я лучше сразу скажу: «Солнце над деревянной равниной» — это сатира. «Приязнь и уважение к победителям», выраженные ногами, — это суггестия. Ну а «тараканище»… правильно! лирика, стихотворение в прозе. Стало быть, такая типология «к. р.» тоже не слишком «адекватна».

Ан. Кудрявицкий в своем послесловии к антологии «Жужукины дети…» предлагает «географическо-настроенческую»: вот-де лирико-ироническая «питерская школа», вот жесткая, насмешливая абсурдистская «московская», вот печальная фантасмагорическая «юго-западная». Но, к сожалению, Кудрявицкий только формулирует такую классификацию, а антологию строит на (см. выше) порочном принципе алфавита.

А еще можно было бы расположить по темам и «чудесам»: вот «к. р.» полетные, вот — «превращенческие», вот — «социальные», вот — «абсурдистские», вот — «исторические», вот — «членовредительские». Конечно, такая классификация несколько напоминала бы знаменитую классификацию из рассказа Борхеса: «Животные подразделяются на набальзамированных, прирученных, принадлежащих императору, отдельных собак, похожих издали на мух, прочих…» — но лучше такая, чем никакой.

В антологиях «к. р.» не представлены писатели, к которым я отношусь без особого пиетета, но без них непредставим ландшафт современного «к. р.». Нет неистового фантазера Юрия Буйды (он-то как раз силен не в романной форме — в коротких фантастических новеллах), нет Ал. Слаповского, чье стихотворение в прозе «Лимон» украсило бы антологию, нет — Вл. Сорокина; как ни относись к этому писателю, а он обозначил очень важное явление в литературной эволюции. Это ведь — настоящий полный и беспримесный финал. Смерть литературы.

Как-то я слушал Сорокина по радио. Печальным, тоскливым голосом (как будто не его герои, а он сам только тем и занимается, что жует что-то очень невкусное) Сорокин жаловался: наборщики отказались печатать его первую книжку — до того им, наборщикам, не понравились сорокинские рассказы. Вот тут печаль переломилась в сдержанный, но очень убедительный пафос. «Не дело наборщиков решать, что им нравится, а что не нравится. Их дело — печатать». Что-то до боли знакомое было в этой истории с наборщиками, рассказанной с простодушной гордостью и искренним гневом: «Надо, знаете ли, добиться того, чтобы это быдло не захотело набирать твои тексты». Конечно! Это переделанный, перетолкованный рассказ Пушкина о том, как наборщики смеялись, печатая текст «Вечеров на хуторе близ Диканьки»! Гоголь так гордился смехом своих наборщиков, как Сорокин гордится отвращением своих…

Дивная вырисовывается парабола, верно? От писателя, гордящегося тем, что даже наборщикам нравятся его книги, до писателя, гордящегося тем, что даже наборщики отказываются его книги печатать, — вот траектория движения русской литературы…

Фантастика нужна для того, чтобы «освежить», «озвучить» и «озвончить» избитый сентиментальный мелодраматический сюжет. Фантастика помогает «вырулить» самой замшелой банальности, самому истрепанному штампу. Ну… допустим, человек наедине с природой думает: «А ведь эти камни знают больше, чем я! Эти скалы хранят тайну мироздания, просто они ни за что эту тайну не выронят. Они (эти скалы, деревья и др.) не болтливы. О! Если бы я понимал язык камней!» — и т. д. и т. п. «Пошлость, — пожмете вы плечами. — Обычная романтическая пошлость». Но если В. Беликов опишет, как некий камень вдруг на его глазах «очеловечился» и принялся задавать ему (автору) вопросы не на русском, не на английском, китайском языках, а на каком-то сверхъязыке, который Беликов понял, но ни на один вопрос не ответил, вследствие чего инопланетянин (а это был он! — читатель уже догадался) в сердцах сплюнул: «Тьма, камни и то больше знают», — пошлость будет не так ощутима.