Марк Фрейдкин - Опыты

Но, пожалуй, самым запоминающимся и впечатляющим эпизодом за время моего пребывания в больнице № 12 был групповой сеанс гипноза для хронических алкоголиков. Вообще-то мне с моим скромным диагнозом «невротические реакции» не полагалось присутствовать на этом сеансе, но меня провели туда мои соседи по палате, с которыми мы не раз коротали долгие больничные вечера за бутылочкой-другой. Сам же сеанс заключался в следующем: нас всех (человек примерно 50) усадили в какое-то помещение, похожее на классную комнату; сначала мы там довольно долгое время были предоставлены самим себе и уже начали проявлять некоторые признаки нетерпения, когда в дверь торопливо вошел маленький, лысый и очень небритый еврей в белом халате. Ни с кем не поздоровавшись и никому не глядя в глаза, он сел за стол и, побарабанив пальцами по столу, уныло произнес: «Значит так, товарищи. Расслабились, успокоились…» — и затем крайне неразборчиво, картавя, шепелявя и брызгая слюной, начал читать нам по книге какую-то статью про пагубное воздействие алкоголя на человеческий организм, выдержанную в стиле готических романов и изобиловавшую жуткими историями о зверских убийствах, самоубийствах и трагических последствиях пьяных зачатий. Потом он завершил свой сеанс словами: «Ну все, товарищи. Можете быть свободны.» — и, не попрощавшись, поспешно вышел из комнаты. После этого сеанса, очевидно, под воздействием гипноза мы с соседями по палате стали осуществлять перед своими вечерними возлияниями некий ритуал, состоявший в том, что вместо традиционных здравиц мы теперь говорили друг другу: «Расслабились? — Расслабились! — Успокоились? — Успокоились. — Ну, тогда поехали!»

Кстати сказать, когда шесть лет спустя мне довелось по случаю лежать в отделении для больных белой горячкой психбольницы № 4 им. Ганнушкина, рассказ об этом сеансе гипноза пользовался огромным успехом среди пациентов отделения. Но еще больший успех он имел у заведующего отделением (я на всякий случай не буду называть его имени), который в доверительной беседе со мной заявил, что в этом сеансе, словно в капле воды, отражена вся отечественная методология лечения алкоголизма, каковую он, исходя из своей двадцатипятилетней практики, охарактеризовал как «пиздосины слезы и мудовые рыдания». При этом он подчеркнул, что на его памяти еще не было ни одного случая радикального излечения алкоголизма, который (случай) бы однозначно являлся результатом врачебного вмешательства.

Помимо сеансов гипноза, в больнице № 12 практиковались еще и сеансы аутотренинга. Это выглядело так: вечером после отбоя, когда в палатах оставалось только мягкое и ненавязчивое дежурное освещение и те пациенты, которые не отправились в город на поиски ночных развлечений, уже лежали в постелях, из динамика над дверью раздавался голос, «не женский, не мужской, но полный тайны», на довольно приличной громкости излагавший примерно вот какой текст: «С каждой минутой я становлюсь все спокойнее и спокойнее… Мне хорошо… Мне так хорошо, как еще никогда не было… Я не испытываю никаких неудобств и страданий… Мой психический недуг остается где-то далеко в прошлом… Мои ресницы смежаются, и вот я засыпаю, засыпаю…» И так на протяжении получаса. Однако вскоре среди больных отыскались знатоки радиодела, сумевшие необратимо вывести из строя этот динамик, чтобы ничто не мешало целительному и сладостному больничному сну.

Словом, я прекрасно провел полтора месяца в благословенной больнице № 12 и, полный свежих сил и новых впечатлений, уехал в уже упоминавшуюся экспедицию на Северный Кавказ, где среди прочих веселых приключений (о некоторых из них я уже рассказывал в «Записках брачного афериста» и в «Воспоминаниях еврея-грузчика») попал под взрыв и заполучил весьма основательную контузию, в результате которой навсегда утратил предмет своей юношеской гордости — абсолютный музыкальный слух. Впрочем, это было не единственным последствием этого инцидента, и я, не без основания, склонен считать свою контузию одной из косвенных причин, приведших меня вскоре после возвращения из экспедиции сначала в больницу им. Склифосовского, а прямо оттуда — в психиатрическую больницу № 1 им. Кащенко. Что же касается причины непосредственной, то ею являлось совершение мной, как выражаются медики, «суицидальной попытки».

Я, разумеется, не позволю себе утомлять читателя кошмарными подробностями душевной драмы, приведшей меня к этому безнравственному поступку. Скажу только, что тут не обошлось без любовной коллизии и развившегося на ее почве крайнего нервного и физического истощения. По поводу последнего достаточно сообщить, что я в то время вместо своих обычных 95-100 килограммов весил всего около 70. И, пожалуй, именно это обстоятельство может отчасти служить оправданием тому, что осуществить свое самоубийство я решил почему-то в родительском доме, где по сути дела не жил, а появлялся лишь от случая к случаю, когда чувство голода становилось сильнее, чем те чувства, которые побуждали меня бывать дома как можно реже. Возможно, здесь произошло замещение неудовлетворенного желания поесть желанием «истребить себя», и в этой связи выбор места становится вдвойне симптоматичным.

Так вот, рано утром 12 декабря 1973 года, окончательно и бесповоротно выяснив за ночь отношения с предметом своей роковой страсти, я приехал в отчий дом и, дождавшись, пока сестра уехала на занятия в институт, а отец — на работу, недрогнувшей рукой выпил 100 таблеток (две упаковки) элениума. Скажу без ложной скромности, что в ту минуту я был абсолютно чужд драматизации происходящего и ни в малейшей степени не ощущал торжественности и значительности момента расставания с жизнью. Испив свою цикуту, я совершенно спокойно написал и положил на самое видное место записку классического содержания: «В моей смерти прошу никого не винить» — и после этого лег на диван с первой подвернувшейся книгой (кажется, это были «Господа Головлевы»), мечтая по возможности скорее погрузиться в небытие.

Однако время шло, и спустя примерно час я с неприятным удивлением осознал, что не только не умираю, но даже и заснуть никак не могу. И тут, когда я уже начал подумывать, не открыть ли мне для надежности газ, я услышал, как входная дверь открывается, и увидел, как в квартиру входит мой отец. Из его грубых ругательств и совершенно нецензурных выражений я с трудом уяснил, что, доехав почти до самой работы, он обнаружил, что оставил дома портфель, и ему пришлось возвращаться обратно. Естественно, первым моим побуждением при виде отца было спрятать компрометирующую меня записку, но при попытке сделать это выяснилось, что принятое мной средство все-таки действует — хотя записка находилась от меня на расстоянии вытянутой руки, вытянуть руку я как раз и не смог. После этого я, очевидно, на какое-то время потерял сознание, поскольку совершенно не помню, как отец прореагировал на записку (хотя не сомневаюсь, что его реакция была достойной самого подробного описания), как он пытался привести меня в чувство и как он вызывал «скорую помощь» (хотя телефон стоял здесь же на столе). Однако к приезду «скорой помощи» я уже снова пришел в себя, причем до такой степени, что сам оделся и своими ногами вышел из дома. Помню даже, как уже в машине я курил с одним из санитаров и беседовал с ним о сравнительных достоинствах сигарет с фильтром и без фильтра, настаивая на бесспорных преимуществах последних. Но не доезжая больницы, я опять и теперь уже весьма капитально отключился и по этой уважительной причине, к сожалению, ничего не могу рассказать читателю о тех, без сомнения, поучительных мероприятиях, с помощью которых врачи спасали мою молодую жизнь.