Михаил Осоргин - Вольный каменщик

Окинув взором хозяйственное разрушение, Егор Егорович садится на корточки перед чемоданом и начинает усердно забивать свёрнутыми в комочек носками оставшиеся свободными места; потом из вкладного ящика создает второй этаж, куда прежде всего укладывает вынутый из чехла летний костюм, затем чесучовые панталоны и прочие остатки минувшей благополучной жизни.

Лежащая перед нами повесть о вольном каменщике представляет собою попытку автора изобразить, как простой человек может правильно ощутить и принять идею строительства Соломонова храма. Бывший почтовый чиновник Егор Тетёхин отесал грубый камень, придав ему кубическую форму, пригнал свой камень к подобным же камням братьев Жан-Батиста Руселя и Себастьяна Дюверже и тем самым положил основание Храму просвещённого человечества. Попутно в той же повести миру вольного каменщика противополагается, мир профанный в лице смешной Анны Пахомовны, её неинтересного сына и особенно крайне развращённого молодого человека Анри Ришара. Для стройности повести автор ввел в неё живописную фигуру старого масона Эдмонда Жакмена (иррациональное в познании) и несчастного судьбою профессора биологии Панкратова (тип рационалиста). Самой повести придан тон добродушной шутливости, не исключающей, мыслей возвышенных, а также разоблачено немало масонских тайн, что должно вызвать справедливое негодование в заинтересованных кругах.

Некоторым препятствием к профанации тайн Братства вольных каменщиков является спорное положение о несуществовании конечной истины, лежащее в основе масонского адогматизма. Так, например, герой повести, Егор Егорович, не может, конечно, не относиться с глубоким уважением к достижениям науки, но имеет и свои мнения. Любуясь ковром весенних цветов (тюльпаны, гиацинты, жонкилии, нарциссы, фиалки, анютки, желтофиоли…) и желая при том доставить удовольствие профессору, он спрашивает тоном почтительного ученика:

— Вот вы, Лоллий Романович, все знаете. А почему цветы цветут и пахнут по-разному?

— По-видимому, для привлечения разных насекомых, необходимых для опыления.

Вопрос дополнительный (тем же тоном невинности, но с запутавшейся в усах хитрецой):

— Так. А не просто — ради красоты?

— Красота — условное понятие, и выдумали её мы.

Егор Егорович умолкает и притворяется грустным. И однако, если красоту выдумали мы, то почему бы нам не придумать для неё и иное объяснение? Потому цветы бывают разной окраски, разной формы и разных запахов, что им это так же приятно, как приятно Егору Егоровичу на них любоваться; они и чувствуют по-разному, и дышат, и любят, и наслаждаются жизнью. И чудак тот человек, который этого не видит. Тот человек — бедняжечка!

— А что такое закон природы, Лоллий Романович?

— Я бы сказал, что это условный вывод из большого ряда опытов и наблюдений.

— А если ошиблись?

Лоллий Романович сидит на льдине и откалывает кусочек:

— Значит — ошиблись, и нужно продолжать опыты.

Профессор знает все, Егор Егорович не знает и сотой доли. Легчайшее движение воздуха шевелит вырезной лист акации, посаженной и выращенной вольным каменщиком. В наступившем молчании Егор Егорович откатывается мыслями в недавнее, когда другой человек, тоже старик, но по-иному учёный, толковал ему тайный смысл зеленеющей ветки на могиле мастера Хирама:

— Эта ветка, дорогой брат, есть символ преемственности жизненной энергии, которую и сама смерть уничтожить не может.

И вот умер старый учитель, а речи его остались в шелесте прекрасного дерева.

Приводим эти разговоры как образчик приёмов, которыми пользуется автор для иллюстрации руководящей идеи повести: противопоставления профанного разума — посвящённому познанию вещей.

Когда же сумерки отнимают у цветочного ковра яркость его красок, Егор Егорович, сладостно зевнув, говорит:

— Ну, я, пожалуй, пойду и зажгу лампу. Закусим, и я на боковую, а вы, верно, ещё почитаете; хочу завтра перебросать компостную кучу.

И пока мирным сном спит вольный каменщик, рядом свершается великое таинство. Согретая за день влага земли растворяет соли кислот. Тонкий белый корешок, захлёбываясь, сосет молоко матери и посылает вверх по каналам. От напряжения лопается бутон, развёртывая и разглаживая мятые шёлковые платочки, охорашивая усики и всяческую наводя красоту: прилетевшая ночная бабочка пьет нектар и осыпает жёлтую пыльцу на жадный пестик. Суждено красоте умереть, обеспечив жизнь красоте новой. На земле, над землей, под землей снуют, летают и роются дети природы, окружённые её заботами, ею созданные и её создающие; Natura naturans — Natura naturata*. Перед её любовью дуб равноценен душистому колоску, и нет для неё ничтожного, обойдённого её вниманием, как нет ничего мёртвого, в чем в самый момент смерти не зарождалась бы новая жизнь.

— Откуда происходят все вещи?

— Из одной и единой Природы.

— Сколько в ней областей?

— Четыре главнейших: сухость, влажность, жар и холод, четыре простейших качества, от коих происходят все вещи.

— Дай мне идею Природы!

— Она невидима, хотя действует видимо, ибо она лишь дух летучий, присутствующий в телах и их одушевляющий духом вселенским, который в масонстве учебном олицетворён почтённой эмблемой Пламенеющей звёзды.

— Что же такое Природа?

— Божественное дыхание, центральный и вселенский огонь, оживляющий все, что существует.

Над колбой зелёного стекла склонился Великий Алхимик с загрубевшими от огня пальцами, в одежде, прожжённой кислотами, обросший мохом и сединой. Рушились без видимой пользы девять тысяч опытов, и стольким же предстоит обмануть мудреца, владеющего тайной слова Vitriolum.

«Посети недра земли — и путём очистки ты откроешь Тайный Камень истинной Медицины».

Обомшалый Алхимик нагнулся и подбросил топлива в пламя печи. Ни единый мускул не дрогнул на его морщинистом лице, когда с треском лопнула колба. Потревоженный Егор Егорович перевернулся было на другой бок, но, услышав клохтанье кур, учуявших утро, открыл глаза и принудил себя встать.

Жизнью в природе, на дешёвом маленьком участке земли (А мир так велик! А чудес в нем так много!) — заканчивается без всяких дальнейших событий лежащая перед нами повесть о вольном каменщике. Со старым профессором он живет в полном мире, хоть и разные характеры. Сказать по правде — считаны дни Лоллия Романовича, но ведь не описывать же, как это произойдет; от описания печального автора воздерживается. Первым овощем созрела редиска (Raphamis sativus minor, семейство крестоцветных). Сочная, в меру горька, без единой червоточины, она принесла Егору Егоровичу немалую радость.