Журнал «Новый мир» - Новый Мир. № 1, 2002

Только подумай, за что мне такое счастье —
Угол иметь в лесу и письменный стол
И наблюдать, какие певчие страсти
Держит в зеленых объятьях березовый ствол.
Сосны скрипят, как птиц перелетных снасти,
И серафический слышится мне глагол.
Время делю я всего на четыре части
Года: мне страшен вечности произвол.
Вряд ли б смогло по истории сдать экзамен
Дерево, даже пригодное для икон.
По-настоящему прошлому верен камень —
В память свою, как человек, влюблен.
Памяти опыт, как всякий опыт, печален —
Больше от следствий не жду никаких причин, —
Нет ничего свежее древних развалин,
Нет ничего древнее свежих руин.
Крошево дня вкруг памятных мест, а ночь-то
В мраморном крошеве звезд. Под летнюю сень
Сведенья эти приносит мне птичья почта,
Хоть воспеваю только наглядный день.
Господи Боже, спасибо Тебе за то, что
Угол мне дал в лесу и письменный пень.

Не минуй мои ворота, заходи, я накормлю,
Даже водкой напою,
даже песенку спою
Про Содом тот многогрешный, тот, который так люблю,
Что никак я не спалю
память бедную мою.
Там была я при воротах виноградною лозой —
Лунной ягодой светясь,
я над ангелом вилась
И пред дьяволом стелилась. Но Господнею грозой
Не спалилась, а спаслась,
стражей втоптанная в грязь.
След от праведника глубже, чем от гневного огня, —
И от лужи до песка
шла я многие века.
Но по городу Содому, где сгорела вся родня,
Одинокая тоска
хуже камня у виска.
Нет, минуй мои ворота, не заглядывай в мой дом,
Где я разумом больна
от навязчивого сна.
А Содом стоит на месте, хоть оброс железным мхом
Да стеклом из-под вина,
не допитого до дна.

Кажется, живу я по привычке —
Наподобие часов.
Но когда меж птичьих голосов
Пролетает голос электрички,
Вижу, как в проходах поездов,
В тех вагонах, где не слишком густо,
Порывая с ремеслом,
Нищенство становится искусством
И играет времени излом,
Где горит без пламени Содом.
Кто имущий здесь, а кто убогий
С жуткой былью на устах? —
И не важно здесь, что бард безногий
В тамбуре был на своих ногах
И затаптывал табачный прах.
Кто не знает про суму и посох?
Но вот этот, этот на колесах
Одного народа театр
Вышибет из глаз твоих раскосых
Не слезу уже, а едкий натр.
Кто проситель здесь и кто даритель?
Что есть — почва, что — сума?
Неужели я — сторонний зритель
И меж птиц, поющих задарма,
Не схожу ни с ритма, ни с ума?

Начинается хоровод
С танца маленьких лебедей.
Веселись, содомский народ,
В трубы дуй, в барабаны бей!
Веселись, обнищалый люд,
Скоморошьи маски надень,
Будет в небе тебе салют,
Будет память на черный день!
В паре с бабой баба идет,
А мужик идет с мужиком,
В волосах серпантин цветет
Наркотическим лепестком.
Веселись, народ, веселись,
Что еще остается нам?
Разойдись, народ, разойдись,
Разойдись по своим шатрам!

Где стена крепостная и где глашатая медь?
Где озерная отмель и цитруса позолота?
Оглянувшись на прошлое, можно окаменеть,
Как случилось совсем недавно с женою Лота.
От всего Содома остался столп соляной —
То ли городу памятник, то ли Господней воле.
Получается — взгляд назад может стать виной,
А одна слеза — может стелою стать из соли.
Человечеству страшный пример подают небеса —
Так разрушена Троя и взорвана Хиросима.
Да и где пограничная, собственно, полоса
Между тем, что прошло, и тем, что проходит мимо,
Между тем, что проходит, и тем, что еще грядет?
Разве лучше содомских грядущие горожане?
Неужели на семьдесят градусов поворот
Головы неповинной — великое ослушанье?
Я греховней супруги Лотовой в тыщу раз —
Но вопросы мои заметут, как следы на дороге, —
А куда, не скажу — на обочинах автотрасс
Дьявол в смокинге черном и ангел в лиловом смоге.

В рюкзачок впихнула я манатки,
Погасила лампу в коридоре
И ушла из дому без оглядки.
За спиною полыхало море
И земля пожаром нефтяным —
Тенью от него стелился дым.
Я была служанкой в доме Лота,
(Но об этом умолчал историк),
Лот мне указал не на ворота,
А на сточный выход через дворик,
Я же, вылезшая из дерьма,
Не сошла ни с тропки, ни с ума.
Да, я уходила без оглядки
На людские вопли, что надсадней
Треска бревен и кирпичной кладки.
Чем правдивей — тем невероятней:
Дым один шел впереди меня
В неизвестность нынешнего дня.
И сейчас, склонясь над мемуаром,
Ни одной строкой не поперхнулась,
Только дым, отброшенный пожаром,
Тенью стал и совестью моей, —
Я на город свой не оглянулась,
Я содомских грешников грешней.

Память — горящая спичка в соломе,
Но на соломе давно мне не спится —
Ужасы снятся.
Падшие ангелы в новом Содоме,
Если не воры и не убийцы —
Сущие ангцы.
Боже, почто обратил ты в уголь
Город, которым не правили воры
Или убийцы?
— Чтобы твой ужас не шел на убыль! —
Звездные мне отвечают просторы
Голосом птицы…
А серафим с обгорелой ключицей
Водит по воздуху, как по странице,
Пальцем увечным:
Бог увидал, что пожар — не в науку,
И заменил Он мгновенную муку
Трепетом вечным.

В мелкий дождик Илья-пророк облака на днях истолок —
Дождь идет, толченым стеклом освещая мой потолок,
Или то хрусталь над столом третьи сутки уже горит,
Или сплю я бредовым сном, но блестящим, как антрацит.
Кем-то брошен на мой порог умирающий голубок —
Черным углем из-под крыла кровеносный мерцает ток.
Нет, не голубь — я умерла, нет, не вестник, а я мертва!
Бьет и дождик в колокола, что желанная весть жива.
Даже дождик наискосок — сну безумному поперек —
О спасенье благовестит!.. До весны еще долгий срок —
Еще осень нам предстоит, еще будет зима навзрыд
Завывать над одной из плит, где содомский мой сон зарыт.

Дорогая, ты время и место перевираешь,
Очередность событий и города,
В пригороде Содома заранее открываешь
Еще не рожденным волхвам свои ворота.
Неужто факт и число ничего не значат?
Неужто вымыслу вовсе удержу нет?
Неужто мифы твои с Клио судачат,
Перемежая с Ветхим Новый Завет?
Не забегай вперед на тысячелетья,
А вспоминай подробности. Впрочем, ты
Упредила в прошлой записке советы эти
Не без присущей тебе затейливой прямоты:
«Услышав эхо колокола в посуде,
Я точно помню — с какого пригорка звон,
А вспоминать — не значит ли, что, по сути,
Памяти ты лишен»?