Журнал «Новый мир» - Новый Мир. № 2, 2002

Почему-то мы сразу поняли, что это донос. Но это оказался черновик доноса. Видимо, автор мучительно искал, как уйти от ябедной пластики, чтоб произвести на нас пристойное впечатление. Это было сообщение о семье доцента П. «Вместо того чтобы одуматься и заработать на достойную кооперативную квартиру, они целыми вечерами обсуждают и осуждают советскую власть, якобы ничего не делающую для населения. А ведь при их необыкновенных способностях, каким-то чудом помещенных в их узкие мировоззренческие головы, они могли бы иметь и машину, и дачу, если бы не тратили время на вредные разговоры». Стояла дата: 1983 год. Мы спросили:

— А нет ли чего посвежее почитать?

— Нет, больше ничего нет, — широко, по-японски, улыбаясь, ответил он. — Даже это я не перевел в беловик и не отправил.

— Почему?

— Да как-то… Противоречило это моей сути.

Для нас это была совсем новая ситуация. Одна из примет перестройки — может быть, хороших. Мы торжественно положили бумажку на диван, и сразу же на нее села Мурка. Она думала: «Опробуем насчет удобств. Жизнь очень, очень трудная, нужно каждую подвернувшуюся секунду отдыхать». Роман сказал:

— Смотрите, Нина: ваша кошка села на мой доносик.

По ласковому «доносик» сразу стало понятно, что беловик был отправлен (и еще много беловиков). Но другие сексоты вообще и так не признались. Одному мы, неизвестно как набравшись духа, в лицо говорили, что он донес то-то и то-то. Заливаясь слезами, он от нас убежал, ни в чем не признавшись. Потом гордился, наверное, собой. Но никому из знакомых не сказал, что у Горлановой и Букура мания преследования. Зато когда мы рассказывали о нем направо и налево, то получали в ответ удивление:

— Все давно знают, что он со студенческих лет постукивает, одни вы как дураки…

Мы были не дураки, мы не хотели всех подозревать. А после этой истории, году так в 1989-м, кажется, так «поумнели», что… В общем, к нам в квартиру позвонили. На площадке стоял мальчик лет тринадцати:

— Вам цветочек!

В руках у него был букет роз. А мы не взяли: решили, что КГБ отравленные цветы прислало. Потом оказалось, что это поклонник старшей дочери прислал — хотел романтики. А вышло…

На днях снова позвонила Елена Климентьевна:

— Сквозняк в грозу так опасен: молния может пройти ионизированным шнуром — войдет в форточку, пройдет через комнату и ударит в батарею! У вас окна все закрыты?

Окна закрыли. Спасибо за заботу. Что слышно о Роме?

— Рома женился на еврейке. Теперь он в безопасности. Но вы все равно молитесь за него! Я прошу.

Достоевский говорил, что писатели должны отвечать за все человечество. Он и в тюрьме отсидел… А нам — всего лишь молиться за бывшего стукача предлагают. Но что, если позвонят матери десяти других и попросят, чтоб мы возносили за них молитвы?

Какие-то дети, дети все, дети… Евдокия стряхнула сон. Ночной звонок в дверь воспринимается как мировая катастрофа. Такое ощущение: пока ты спала, все начало рассыпаться, а застыло только потому, что успела проснуться. Спокойно, сказала она себе, муж в санатории, кто бы это мог быть? Евдокия, полная, но легкая, всплыла над двуспальным ложем и заперемещалась к двери. Халат ее — совершенно заковыристой расцветки — то в одном месте обнимал округлость, то в другом… И она уже в горле перебирала регистры: каким голосом заговорить с тем, кто стоит на лестнице. Посмотрела в глазок и увидела сосредоточенное лицо Юрия Чухнюка… или он Чухняк?.. Бывший ученик их гимназии, но в его классе она не вела литературу! Евдокия настолько не представляла, что ему здесь и сейчас — в полпервого ночи — нужно, что растерялась, все регистры потерялись, и она спросила никаким голосом:

— Вы к кому?

— Евдокия, извините, Александровна, мне срочно… поговорить с вами, проконсультироваться!

К ней еще никто не являлся за консультациями в такое время. Заинтересованная, она открыла дверь. «Милый мальчик, ты так молод, так светла твоя улыбка…»

— Евдокия… Александровна! Что такое «высота безысходности»?

Спрашивая ее, он как-то быковато-мрачно на нее посмотрел.

— Наверное, от этого зависит ваша жизнь, что вы примчались для консультации в полночь, Юрий?! — Говоря это, Евдокия машинально защитилась халатом: запахнулась им до скрипучей тугости.

— От меня сегодня ушла жена. — Юрий громко задышал, очевидно, прокручивая перед собой происшедшее.

— Это свойство жен. Иногда они уходят, Юрий.

Он хотел сказать, что «иногда» — это не то же самое, что «сейчас», но посмотрел на халат, распираемый могучим давлением, и ответил так:

— У вас училась Люба Заренко. Она твердила мне два года… Вы их учили, что должна быть высота безысходности! А сегодня она ушла от меня. Так вот… может, вы мне сейчас скажете, что это такое — высота безысходности?

В это время выскочила из детской Кролик — ей было до всего дело в полночный час. Как и самой Евдокии, когда ей было семнадцать лет. При виде томно-мрачного Юрия дочь протерла глаза и строго спросила:

— А жена во сколько ушла от вас?

Ответил им человек, у которого, когда ушла жена, словно половина тела отпала, поэтому он все время проверял, на месте ли оставшиеся части; например, под видом поправки галстука щупал, тут ли шея.

— Люба (вдох) ушла (выдох) в десять часов (вдох) тринадцать минут (выдох) утра!

— Кроличек, иди-ка ты спать! — посоветовала Евдокия.

Но Кролик не ушла. А в коридор вышла еще и кошка.

— Вот и Мусе любопытно, — сказала Кролик.

— Вся кошка состоит из шерсти и любопытства, — зевнула Евдокия.

Кролик поняла, что мать зевает намеренно, и сказала Юрию:

— Жена уже не вернется, у нее теперь другие циклы работают, — туманно, но в то же время по-подростковому жестко объясняла она. — Вы завтра с утра должны искать другую жену! Да когда найдете, в первую очередь спросите, не училась ли она у моей мамы по литературе. Если и вторая училась у маменьки, то бегите от нее изо всех сил…

Напрасно Кролик старалась: мрачный Юрий был в таком горе, в таком… Он, кажется, даже не замечал, какого он пола.

— Так что же это такое — высота безысходности?

Евдокия нервно заколыхалась:

— Язык культуры нужно долго осваивать. Вот если бы вы учились у меня в классе, а потом…

— Спалить бы такую культуру, — по-хамски оборвал незваный гость Евдокию, а про себя добавил: «А тебя взорвать, отравить и повесить», — повернулся и огромными прыжками улетел вниз по лестнице.

Евдокия покачала большой красивой головой:

— Ужасно тонка у нас в России пленка культуры. Вот-вот прорвется. А ты, Кроличек, иди спать, простудишься. Завтра экзамен! Или тапочки, или в постель.

— Не ты ли, мама, эту пленку истончаешь! Почему ты не говоришь в гимназии просто, что нужны дом, семья, дети? У тебя ведь все это есть!