Журнал «Новый мир» - Новый Мир. № 2, 2002

Вот далеко не худшая книга П. Лиона и Н. Лоховой (Павел Эдуардович Лион — это не кто иной, как талантливый поэт, культовый рок-музыкант и народный акын Псой Короленко: «Я хочу чтобы дети в России не плакали / чтоб жилося людбям веселей и светлей год от года / и чтоб чаще народу в газете у нас намекакали / что неправильно Ельцин понбял суть великого слова „ш вобода“»). Новейшая литература представлена в ней лишь трехстраничной главкой об Александре Солженицыне, большая часть которой — о «Матрёнином дворе»; уровень лучше всего характеризует последняя фраза: «Анализ этого одного из самых ранних рассказов дает достаточно полное представление о художественном мире писателя».

Автору другого пособия, Т. Торкуновой, про «Матрёнин двор» и вовсе невдомек: «После появления в 1962 г. произведения „Один день Ивана Денисовича“ был принят в Союз писателей. Но следующие работы вынужден отдавать в „Самиздат“ или печатать за рубежом». Такая вот «история с биографией».

Однако бывает еще хуже. В последнее время получила широкое распространение чудовищная практика издания сборников готовых сочинений по литературе. Мало того, что школьники занимаются бездумным переписыванием готовых текстов, так и сами тексты, как правило, поразительно безграмотны.

Возьмем одну из самых популярных книг (и тоже далеко не худшую) — «250 „золотых“ сочинений». Сочинения по современной прозе — по Солженицыну, Айтматову, Бондареву, Владимову («Верный Руслан»), Быкову, Борису Васильеву написаны примерно в таком ключе (для удобства приведу пример на уже отмеченную тему): «Солженицын упоминает „праведника“ в рассказе „Матрёнин двор“ и не случайно. Это может с какой-то стороны относиться ко всем положительным героиням. Ведь все они умели смириться с чем бы то ни было. И в то же время оставаться борцами — борцами за жизнь, за доброту и духовность, не забывая о человечности и нравственности».

Книга включает в себя и раздел сочинений о современной поэзии. Смысл раздумий безымянных авторов таков: раньше были поэты на Руси («Лермонтов… Как коротка была жизнь поэта, но прошла она не зря: о нем вечно будут помнить потомки»), а сейчас тоже есть (Николай Рубцов, Николай Заболоцкий…) И смех и грех.

Ни для кого не секрет, что львиная доля выходящих пособий состряпана путем переработки уже существующих материалов. Про XIX век писать проще (хотя люди сведущие замечают, что ахинеи и там предостаточно), про современную литературу — знаний и воображения не хватает.

Необходимость ознакомления с новейшей литературой в школе, на мой взгляд, очевидна. Нет, я не предлагаю отдавать пять школьных уроков под роман «Кысь», а вместо Льва Толстого штудировать «Бесконечный тупик» Д. Галковского. Боже упаси нас от такого новаторства! Но хочется, право, чтобы дети имели о современной литературе хоть какое-то представление. В то же время я так же, как и Павел Басинский (и Андрей Василевский), не хочу, чтобы «молоденькая учительница, пунцовея лицом», цитировала детям в школе прозу Сорокина. Вряд ли распиливание черепов, равно как и неторопливое вкушение лакомых частей чьего-то тела, стало бы восприниматься школьниками как прямое руководство к действию; но произведения этого автора, под каким бы соусом они ни преподносились, на мой взгляд, не слишком подходят для школьного курса.

Цель литературы — «исправление сердца, очищение ума и вообще обработывание вкуса», — так писалось еще в вышедших в 1799 году «Законах собрания воспитанников Университетского Благородного пансиона». «Литература на самом деле дает нам эстетическое образование. Она воспитывает наш вкус, воспитывает наше чувство родного слова. Умение этим словом пользоваться. Она воспитывает наше сердце и душу. Она формирует наш характер и незримо влияет на нашу интеллектуальную жизнь», — говорит в наши дни Александр Солженицын.

Молодежь способна заражаться безумными идеями, особенно если заряжать ее целенаправленно. Подрастающие поколения были главной опорой большевиков и нацистов, хунвейбинов и красных кхмеров. По дурости, по пылкости души, по доверчивости, по легкомыслию. Хорошо, если пошумят лет до двадцати трех, как южнокорейские студенты, да угомонятся. Подрос же юный головорез Аркадий Гайдар, образумился и написал несколько хороших книжек, дабы из детей следующего поколения не получались плохиши да квакины. Если сегодняшние дети повзрослеют в условиях, когда литература окончательно превратится в школьный предмет второго сорта, а действующие писатели будут ассоциироваться с доценками и децлами, — процесс дебилизации зайдет слишком далеко.

«Разрыв между современной литературой и современным молодым читателем грозит литературе гибелью, оставляет ее без завтрашнего дня», — утверждает Евгений Бунимович. Он прав: современная литература должна обозначить свое присутствие в школе, иначе мы окончательно упустим время. Не навязываться в качестве канона, но ориентировать в окружающем пространстве — безусловно.

Анна Ахматова: последние годы. Рассказывают Виктор Кривулин, Владимир Муравьев, Томас Венцлова. Составление, комментарии О. Е. Рубинчик. СПб., «Невский диалект», Музей Анны Ахматовой, 2001, 224 стр.

Браво, браво! В России возрождается традиция тщательного комментария, совсем было убитая в пору безоглядного перепечатывания всего того, что большевиками было запрещено. Три человека, встречавшиеся с Ахматовой, кто больше, кто меньше, а кто и вовсе мало (В. Кривулин), рассказывают об этой удивительной женщине. Дело не в фактах — фактография ушла в примечания, обстоятельные, добросовестные, разветвленные; дело в том, как все трое рассказывают об Ахматовой. Поразительно, но самые точные слова нашел Кривулин, чрезвычайно мало встречавшийся с «королевой в изгнании». Он смог увидеть в ней то, чего не заметили многие, в том числе и деконструктор ахматовского мифа — Александр Жолковский. «Уже тогда я почувствовал особую природу ахматовского юмора. Почти все, что она говорила, можно было понимать двояко, двусмысленно. Чем дольше я общался с ней, тем очевиднее становилось, что любое ее высказывание может быть прочитано вплоть до обратного смысла. Это была ирония по отношению ко времени, к себе, по отношению к современникам и к прошлому и, естественно, по отношению к нам. Какая-то тотальная, удивительная ирония, можно сказать, небесная, моцартианская. Ирония, которая для меня до сих пор значит гораздо больше даже, чем ее стихи. Потому что это тот самый воздух, которым может дышать поэзия, где каждое слово имеет двойные, тройные смыслы».