Юля Лемеш - Лежачий полицейский

Обшаривание квартиры заняло почти три часа без малого. Нашлись мои детские рисунки, моя коса, состриженная в десять лет, мои смешные младенческие фотографии, где я щеголяю голой упитанной попой. Слово «нашлись» не совсем уместно. Просто весь этот ясельный антиквариат аккуратно был сложен вместе с фотоальбомами на полочке. У мамы все по полочкам, в строгом порядке, без микрона пыли.

Признаюсь, я с детства не лазила по недрам родительских шкафов. Вот когда была маленькая – случалось. После Нового года азартно перерывала все закоулки квартиры, даже в кастрюли заглядывала. Так надеялась отыскать еще один подарок от Деда Мороза. А лучше – несколько. До сих пор помню жгучее разочарование, когда к вечеру первого числа становилось понятно, что ничегошеньки Дед Мороз не смыслит в психологии маленьких девочек.

Маму мои поиски сильно раздражали.

В четвертом классе я подралась с соседским мальчишкой, который доказывал мне, что никакого Деда Мороза нет. Рыдала как умалишенная. Пока в углу стояла. Наказанная за рукоприкладство.

Обыск родительской вотчины принес сплошное расстройство. Правы были мои подруги, утверждающие, что мама плохо одевается. Такое все дешевое, заношенное. Особенно нижнее белье. Я б такие трусы ни в жисть не надела. Такими трусами из мужиков делают импотентов. А лифчики! Караул. Лямки крученные-перекрученные от старости. А я-то думаю, почему у нее грудь такая бесформенная. Нет, это не нижнее белье, а верх ветхости. Так руки и чешутся выкинуть хлам этот в помойку. Желательно подальше, чтоб бомжихи не смеялись.

Странно, а мне покупает все лучшее.

На папиных полупустых полках красовалась яркая нарядная коробка. Естественно, я сразу сунула в нее нос. Внутри под тонкой шуршащей бумагой покоился черный кружевной сексуальный гарнитур. Женский. Трусики, лифчик на косточках, пояс и чулки. Сначала я обомлела – неужто папаша наряжается. Вообразила его нескладную фигуру в кружевах. Окаменела от ужаса. Потом решила, что он для любовницы купил и запамятовал подарить. Хотя вряд ли – белье надеванное. Только потом до меня доперло. Он маме выдавал эту красоту в те дни, когда…

Я расплакалась.

Да насрать сто куч, чем она там на стороне занимается. Пусть хоть голая по сцене скачет. А вот как папаня, жмот поганый, вернется – сама его взашей выгоню. И глаз подобью.

Утром, ближе к полудню, когда завтрак был съеден, а в голове появилась некоторая ясность, у меня созрел генеральный план.

Проживя с мамой бок о бок столько лет, я ни разу всерьез не задумывалась, что она не только принеси-подай, а человек. Глупо сказано, она не только человек, она женщина. Блин, еще хуже звучит. В общем, с ней что-то не в порядке, а я сижу сложа руки и за свою жизнь ничего для нее не сделала. Впрочем, если задуматься, то я вообще ни разу ничего не делала этакого. Звучит еще грустнее. Хорошо было тем, кто воевал с фашистами. У них что ни день – сплошной подвиг, а мы тут вошкаемся как сволочи. Правда, на ниве настоящего геройства приоритет принадлежит мужчинам, но тут уж я ничего не могу поделать, что выросло, то выросло.

Машинально приговорив несколько конфет, я загоревала. Так можно всю жизнь прозябать в мелочных заботах, а кто-то тем временем спасает малышей из горящего дома и отдает свою жизнь на благо отечества. От пафосности последнего умозаключения мне стало тошно. Пришлось снова кипятить чайник, надеясь, что чашка кофе заставит мозги работать в нужном направлении. Отпив глоток, я уверилась: надо быть проще, хочешь быть героем – геройствуй.

Итак, мне захотелось свернуть горы, совершить подвиг. Или хоть какой-то стоящий поступок, который позволит мне уважать саму себя. Черт, снова получается, что я для себя стараюсь.

В этот раз все будет иначе – поступок будет всецело посвящен маме. Я деликатно выясню, чем она занимается. Пойду работать. Вызволю ее из кабалы. А потом мы заживем счастливые. Понятное дело, когда-нибудь я выйду замуж. Надеюсь – за Игоря. Мама поймет, что мне помощь больше не нужна. Тогда она снова вернется на работу, и ее кошмарный сон закончится. Еще бы неплохо показать ее психоаналитику. Что-то с ней не в порядке. Не может женщина впадать в добровольное рабство, отказываясь ради мужа от своей индивидуальности. Еще лучше – попутно прибить папашу, но такой расклад был отвергнут в силу откровенной его криминальности.

Такой вот вполне выполнимый план. Неплохо, правда?

Я – молодец.

Для начала пришлось поделиться своими гениальными идеями с Игорем. Он одобрил. Но предложил для очистки совести сначала попробовать поговорить с мамой по душам.

Совет оказался невыполнимым.

– Мама, я уже выросла. Значит, мы может быть откровенными?

– ?

– Я про то, что твое поведение меня беспокоит.

– ?

– Не делай бровки домиком, морщины на лбу появятся. Я знаю, что ты почти каждый день куда-то уходишь.

Снова молчит, чуть улыбаясь.

– Я видела тебя в аэропорту!

Мой козырь не произвел ожидаемого впечатления.

– Ты живешь двойной жизнью. – Сама понимаю, что прозвучало патетически. – Я хочу тебе помочь!

– ?

– Ну, ответь, наконец, где тебя носит? Может, ты в секту вступила? Мы тебя вытащим.

Сложенные в замок руки подпирают подбородок. Внимательный взгляд, от которого мне хочется укрыться, например, под столом.

– Я не вступила в секту. До этого разговора я была уверена, что мне ничего не угрожает.

– Ты скрытная…

– Да. И впредь прошу не совать нос в мои дела. Тогда все будут счастливы.

– Ага. Особенно папа.

Мама усмехается.

– А тебе его так жаль?

Честно говоря – нет. Но так хочется выяснить, в чем тайна мадридского двора.

– Ты просто избалованная девочка, не уважающая мое право на свою жизнь.

– Почему ты с отцом не разводишься?

– Жду.

– Когда он сам уйдет?

– Так будет лучше. Для всех.

– А почему? Я бы такого гада и дня терпеть не стала.

– А тебя никто и не заставляет. Как отец он был неплох. Это раз. Два – ты уже взрослая и понимаешь необходимость в сексе. А в моем возрасте секс важен для здоровья. А три – если он уйдет сам, то, скорее всего, не будет делить твою квартиру. Хотя и это не важно.

– Еще бы. Ты тогда его мамаше, бабушке то есть, из комнаты в коммуналке трешку выменяла. А почему «не важно»?

– Нервы важнее. Ты что, своего папу не знаешь?

Я сделала пробежку по кухне, по пути бессмысленно переставляя посуду с места на место. Мне пришло на ум, что инициатива разговора остается за мамой, потому что я отчего-то робею.

– Значит, не скажешь, откуда у тебя машина?

Мамина улыбка перестала быть приятной.

– Последний раз говорю, хочешь жить спокойно – забудь.

– Ты – проститутка?

Мамино лицо каменеет. Над верхней губой появляются мелкие капельки влаги. Прищур глаз не предвещает ничего хорошего.