Юрий Морозов - Если бы я не был русским

А подумал ли ты, Серафим, каких лагерей? Лагерь лагерю рознь. И подохнуть под тачкой в христианском окружении или без него — огромная разница. А может, нет? Читатель-то что об этом думает, особенно читательницы, что в вольных позициях с тайной тревогой в глазах пугливо глядят, куда это заворачивает моя повесть. Спешу успокоить вас, томнопугливые создания. Если времена переменятся и мы снова возьмёмся за строительство лагерей, для вас силой своей могучей мысли я создам чудесный лагерь сосланных любовников и любовниц, где орудия труда будут изготовлены в виде любовных символов, а местность смоделирована в виде эрогенных зон, где по радио вечно будет звучать сексоволнующая «Жатем», а охранники и охранницы, сложённые, как аполлоны и венеры, понуждая вас к труду, будут принимать и применять только самые сексапильные позы и выражения. Да будет так!

Рокер выглядел человеком простым: пил портвейн, горланил песни и по поводу кришнаитов и захожих христиан говорил: «Религия — это опиум для народа, которому недоступен героин». Друзья его тоже пили и приводили дев, а тем опять же хотелось отплатить собой за всё, что им не предложат. Рокерские сходки сильно напоминали кришнаитские, но с добавлением чего-нибудь ядовитого на цвет и на вкус. Заходили на огонёк и «афганцы» из тех, что тоже любят побренчать на гитаре после третьего стакана. Песни они пели всё больше хвастливо-героические о том, как они «выполняли свой долг любой ценой» или сопливо-жалостливые: про славянских белокурых зигфридов верхом на вертолётах, проливавших свою голубую кровь за друзей, за честь и славу. Сталина почему-то забывали в перечислениях.

Раз Серафим поспорил с кем-то из них о том, герои ли они или наёмники, которых при расплате обсчитали, но тут такое поднялось!

— Сволочи вы все! — орал один из сопливопесенников. — Тебя бы, гниду подвальную, туда на денёк послать.

— А я бы туда и на час не пошёл, — отвечал Серафим. — Мне там делать нечего, как, впрочем, и вам. Я бы отказался, только на отказ смелости побольше нужно, чем на согласие стать наёмным убийцей…

В общем, дело до драки дошло. Спасибо, рокеры помогли, отбили от зигфридов, видимо, не напившихся ещё крови досыта. Но один из этих парней, заходивших уже много позже военного инцидента, своей откровенностью Серафиму понравился, несмотря на то, что откровенность эта была для Серафима противоестественного свойства. Парень не распускал соплей по поводу долга перед родиной, а вспоминал, как вместе с ребятами из своего взвода врывался в жалкие домики какого-нибудь кишлака, мужчин и детей убивали сразу, а женщин, перед тем как убить, «трахали». Он тоже спел одну песню, настолько отличавшуюся от слышанных Серафимом ранее, что даже запомнились несколько куплетов с того места, где афганка принимает меры, дабы не быть изнасилованной:

А закончив песню, парень неизменно забивал «косяк» и, выкурив его, молча уходил куда-то в ночь, то ли сожалея о том, что под рукою нет «Калашникова», то ли о том, что он когда-то был в его руках.

Разговоры, разумеется, затевались всякие, но больше всего профессионально-рокерские: кто круче лабает, у кого какой инструмент или вообще за «русский рок». Серафим тоже как-то высказался.

— Этимологически словосочетание «русский рок» для меня адекватно «американской балалайке» или «борьбе за мир». Да и какой же он русский, этот рок, если состав инструментов и сами инструменты, и аранжировка, и ритмика, и использование риффов — всё заимствованное, всё фирменное. Пока не заголосит певец, невозможно определить национальную принадлежность музыкального произведения, если только не вставляется откровенная самоварно-квасная клюква. А все эти до зубовной боли надоевшие выверты и курбеты с микрофонными стойками, прыжки и потрясения гитарами, слизанные с фирменных видеоклипов! Я не за то, чтобы выходили в косоворотках с гармонями и с балалайками, этого ведь и в реальности теперь нет. Но если в музыку, для того чтобы она стала русской, вложить нечего, кроме «светит месяц, светит ясный», значит вообще нет русской культуры, а есть только её клише, совершенно нежизненное, несовременное, как отреставрированная и превращенная в музей религии и атеизма церковь.

После таких выпадов споры, конечно, разгорались с новой силой, но, как это и бывает в спорах, каждый оставался при своём.

Смущал Серафима помимо всего прочего и способ написания музыки рокерами. Он по себе знал, что творчество — это интимное противостояние пред миром, Богом, красотой, интимное не создание, но угадывание того, что незримо реет в пространстве везде и во всём, и нужно только медиумически преклонить к этому эфиру своё забубённое ухо. А настоящий андеграундный, а не поддельный ленконцертовский рок-творец большую и лучшую часть жизни проводит в компаниях за портвейном или иными сугубо рокерскими развлечениями. Ничего, кроме написания кривоватых стишков, он не умеет, но друзья вокруг, кто из недоучившихся, кто из переучившихся музыкантов, помогают. То рифф сочинят, то куплет разрешат интересным аккордом, то аранжировочку напишут за стакан. А когда приходит некоторая известность, пусть своя местечковая, творцу и организатору совсем уж не до интимных противостояний, разве что с поклонницами. Он начинает руководить и помыкать своими сотоварищами, веля им по хозяйски: «а вот ты изобрази мне в этом месте стадо бегемотов, а вот тут любера или мента». И так без остановки, до момента взятия живым на небо или в принудительный лечебно-трудовой профилакторий.

И тем не менее Серафима привлекала к ним фанатическая одержимость роком и всем, что ему сопутствует. Его поражали новые кулибины, строгавшие, паявшие, точившие гитарные усилители, «примочки» и сами гитары под «фирму» с такой прецезионной точностью, с таким аккуратным воспроизведением на русских болтах и гайках американских клейм, что эта муравьиная работа, ужасная своим смыслом (мир вокруг был завален этим хламом по самые Гималаи), приобретала онтологическое значение для русской культуры конца 20-го века. Поражали его фанаты и фанатки, жившие именем и песнями своего вечно полупьяного кумира, размножавшие его записи, его фото, высказывания и создававшие мифы о нём самом и о его группе и приступившие к первому этапу лакировки для отливки его в бронзе в будущем.