Юрий Морозов - Если бы я не был русским

Был и среди рокеров свой идеолог по кличке Хиппи-бюрократ с волоснёй до пояса, которую он тщательно прятал под одеждой в течение предыдущих 10–15 лет, выпуская на волю только дома или у «своих» и с вечным «пацификом» на джинсовой куртке. Пока рокеры были подвальными мучениками и двигателями литературно-музыкального прогресса, Хиппи-бюрократ создавал мифологию хиппинизма и героев-рокеров рассказами и учительством в среде юных фанатов. Но учительство и хиппинизм его были странного свойства, нетерпимыми ко всему, что не длинноволосо и не хиппово. Поглядывая на методы, которыми насаждалась отечественная рок-культура, Серафиму опять почудилась такая картина: лагерные вышки, колючка, охранники в джинсовой форме с «пацификами» на грудях и с волоснёй до пупов, в руках автоматы в форме гитар. Из киловаттных динамиков день и ночь ревёт «хэви-металл» самого металлического свойства, а в «зоне» круглосуточно идёт перевоспитание, и как оно происходит, слава Богу, знают все. Потом, уже много позже, Серафим встречал «учителя» в странной роли финансового менеджера прославившегося котельного рокера. «Учитель» и Хиппи-бюрократ всё с теми же неизбывными волосами по пояс ходил с папками под мышкой и карманами, оттопыренными пачками денег. Учить уже было нечему и некого. Все и так хорошо знают, что приятно жить, когда карманы топорщатся, как у бывшего «учителя».

С течением времени Серафим стал замечать, что рокеры всё меньше говорят о своих, пусть и смутных, но идеалах, а всё больше о съёмке клипа на ТВ, о гастрольных поездках, гонорарах, авторских правах и посещении В ААП. И в то время, как золотушная русская интеллигенция, потеряв идеалы и веру в расправившийся с нею народ, долго искала объект любви и поклонения, он зрел у неё под ногами по подвалам и котельным, и, отрыв это золото прямо под собою, интеллигенция сошла с ума. Посыпались статьи, радио и телепередачи, дискуссии, интервью, авторские вечера. У истоков многих из этих начинаний тоже, конечно, стояли свои редакторы М., которые требовали причитающиеся им по статусу жертвоприношения деньгами, подарками или, чаще всего, ибо денег ещё было немного, натурой. В каждой подающей надежды «группе» были свои особо крепкие ребята для бесчисленного легиона редакторш и сотрудниц радио, кино, телевидения, или, что гораздо реже, свои, тоже не слабые, девушки для сотрудников-мужчин. Рокеры долго головы не ломали над проблемам купли или продажи и в отличие от Серафима смело вступали в натурально-экономические отношения по любому поводу, да и без него.

К рокерским успехам и их шумной славе стали примазываться, нахваливая их, вышедшие в тираж престарелые поэты и пучеглазые писатели, махровые конъюнктурщики и желающие снискать дешёвый успех своим ремесленным убожеством композиторы из Союза композиторов, ещё вчера кричавшие, что рок — это не музыка и не искусство, а оскал фашиствующей молодежи.

Раньше в подвалах много говорилось и даже пелось о «мальчиках-мажорах», о «прогнувшихся» и принятых в «приличные дома» сотоварищах по судьбе, а тут вдруг многие из осуждавших сами стали вхожи в эти пресловутые «приличные дома» и, забыв прошлый хай, заседали одной компанией за «круглыми столами» и на телемостах. Рокеры вышли из подвалов, на них пошёл спрос, и какие там к чёрту идеалы, когда за один концерт по пол-«штуки» отстёгивают. А те, кто месяц, два поездил с концертами по разным «мухосранскам», так те многими «штуками» трясли. Тут забеспокоились даже ресторанные и лен., мое, госконцертные халтурщики, сидящие по-прежнему на ставках, в то время, как рокеры деньги лопатами гребли. Многие из них дрогнули и сунулись в рок-клубы, расплодившиеся по стране, словно кукурузные початки в эпоху кукурузолюбия.

Никто, особенно сами рокеры, вечно нетрезвые в своих оценках в переносном смысле и буквальном, не заметили, как из авангарда прогресса довольно быстро превратились в развлекательное шоу, доступное даже домохозяйкам. А дети дошкольного возраста писали теперь на спинках автобусных и трамвайных сидений, а также на стенах домов, наряду с надоевшим: «долой жидов» и «бей хачей», названия всеми гонимых и пинаемых в прошлом групп.

Один из примазавшихся к року пучеглазых конъюнктурщиков, не потерявший, однако, сообразительности, поделился как-то с Серафимом своими мыслями о происходящем:

— Любопытно, что не мы вытащили их из подвалов, а сами попали в них. В подвалы их эстетики, принципы которой они сформулировали при помощи нас. Если вначале образ «русского рокера» был неуловим и чаще всего напоминал плохую копию какой-нибудь западной звезды рока, то со временем он приобрёл явные черты монстра. Сначала это стало проявляться в интонациях вокала. Пелось как будто бы о стремлении к чему-то хорошему, о свободе и гнёте тоталитаризма, но с интонациями, приличествующими словам «убью, падла» или «порежу, курва» в лучшем случае, а в худшем таким выражениям, от которых волосы растут вспять и выпадают с другой стороны тела. И мы это скушали и облизнулись, потому что пролетарскому искусству оказались не по плечу супергрёзы о сверхкрасоте и совершенстве, а отечественные сувенирно-дешёвые королевы красоты не разожгли красивых фантазий и полноценного вожделения отечественной публики. И наш альтернативный «русский рок» смело воспел доступное и близкое ему уродство. Публика, скучающая на сеансах зачаточной эротики артистов, имитирующих западный стиль, бешено ревёт и хохочет при виде якобы полупарализованного и косноязычного певца, который от природы горбат, лыс и косоглаз. И кто хохочет и платит деньги? Мы, а не они, валяющие дурака на сцене.

Герой нашего временя — монстр. У него нет ни тяги, ни потенции к положительному герою и нет способностей или смелости хотя бы притвориться им и осмелиться надеть на себя его светлые одежды. Нас более полувека приучали мерить жизнь и искусство землянками, окопами, разъезженными грязными дорогами, кирзовыми сапогами, буржуйками с бьющимися в них вороватыми огоньками, колючей проволокой вокруг зон и холщовыми истинами — жизнь прожить, не поле перейти. Кому-то это было выгодно — наши неустроенность, нищета, обделённость. А мы в свою очередь врубились во всё это, да ещё стали испытывать такие глубокие эстетические переживания от грязи, крови, уродства и убийств, что если бы кто-то из великодушия захотел нас вытащить из этой ямы с нечистотами, ему бы не удалось. Катарсис золотарством — необходимое условие становления русского национального самосознания и рождения эпических героев. Нам трудно воспринимать аристократических поэтов и писателей Запада и даже наполовину своего Набокова, хотя этот-то нам по «Лолитам» и «Дарам» — двоюродная родня.