Юрий Морозов - Если бы я не был русским

Но неужели он окажется таким глупцом, что после долгих и бессмысленных лет странствий, совершив тысячи глупостей, промахов, ошибок и уцелевший при расплате за них, чтобы встретить свою принцессу любви и света божественную Илону, проиграет её теперь в кости идиотскому случаю или первому попавшемуся кинематографическому миражу? Илона спасла его от заскорузлого одиночества, от одинокой погони за иллюзиями и от смерти в одиночке себя. Почему же он скрывает от неё то, что гонит его неизвестно куда, по неизвестно чьему следу? Почему где-то в самом укромном и запылённом углу его души, в пятом измерении одиночества стоит императорский трон и восседает на нём маленький, пугливый карлик, которому подвластно всё, что в нём, Ивэне, есть плохого и хорошего, и даже Илоне заказано войти в это заповедное для любви пространство. Ведь это он, ненасытный, гонится за очередной жертвой, и настоящий Ивэн не в силах ему противостоять. Да, но кто из них настоящий? Может быть, тот, кто любит Илону? Тогда почему он не откажется от власти этого уродца, не упадёт Илоне в ноги и не признается во всём сейчас же? Кто знает, может, осветив самые затаённые углы волчьей норы с обломками угрюмого трона, он найдёт наконец успокоение, которого, конечно, ему не даст ни раскосая сестричка, ни что-либо иное. Ну, становись на колени и начинай.

— Нет, — сказал вдруг кто-то внутри, — я не хочу. Одиночество человеку необходимо, и я, то есть ты, имеешь на него право. Ты лишишься своего «я», своей неповторимости, если вывернешь себя наизнанку и покажешь меня, то есть себя, всем или хотя бы только Илоне. Ведь она не ты. «Я» — это последнее, что у тебя есть, и отнять его ничто не в силах: ни время, ни смерть, ни даже любовь. «Я» с тобой навсегда и в этой, и в прошлой, и в будущей жизни.

— Что с тобой, Ивэн? Ты с таким тихим бешенством целуешь мне руки, что мне немного страшно.

— Прости, я задумался, вступил во внутренний диспут с самим собой и на себя рассердился.

— А, опять достаёт лилипутик.

— Ты о ком это?

— О нём же, о твоём двойнике. Ну и кто победил в диспуте, ты или он?

— Кажется, никто, а, в общем…

— Ну, значит, опять он. Он побеждает всегда, и только раза три-четыре за всю жизнь, бывает, выигрываешь ты, тот, которого я знаю и люблю. А этому маленькому паршивцу передай, что мы с ним не друзья. Впрочем, с чего это я взяла, что он лилипут. Может быть, он с тебя ростом. Мой собственный раньше был такой огромный, что я иногда боялась, как бы ночью, когда я сплю, он не совершил переворот и не вытеснил меня из моей собственной жизни.

— Боюсь, у тебя чрезмерное пристрастие к парадоксам, но в главном ты права, волю этому типу давать не рекомендуется, — вспомнив опять киевскую вечеринку, согласился Ивэн.

— Не рекомендуется! Да я бы убила его, если бы знала, как. Сколько гадостей и глупостей натворила я по его желанию, а хорошего — стыдно даже считать. Но ты всё изменил. Я вдруг забыла о себе, то есть о нём, и не хочу вспоминать.

— Об этом написано и в одной упитанной книге: «Когда мы любим или славим Бога, мы забываем о себе».

Но это только, когда любим или славим. А когда просто живём, просто ходим, спим, едим, воспроизводимся и вырождаемся, то ни на секунду не забываем о себе. Это наша сущность и вечное проклятие. Человек наблюдает и носится за собой, как собака за собственным хвостом. Мало того, что каждый кружится поодиночке за какой-нибудь личной идиотской манией или иллюзией, так ещё сообща, полмиллиардом кретинов мы устремляемся в погоню за суперхвостом под названием «Светлое будущее», и всего лишь двадцать лет, по уверению вперёд смотрящих, остаётся до вечного блаженства. Но внезапно хвост встаёт пистолетом, соседская сука что ли забрела во двор или бродячий кот, и вечное блаженство откладывается ещё лет на двести, если не навсегда. Показательно, что в старину некоторые даже видели эти хвосты, приманки наяву, одни — в виде русалочьих, другие — наподобие коровьих, у леших и у чертей, но всегда отдельно от себя, и в этом вся ошибка человеческой цивилизации.

— А мне кажется, что это всё — тот же карлик, а не хвост. То ты гоняешься за ним, то он за тобой. Так всю жизнь и коротаем в весёлых забавах казаков-разбойников. Но меня волнует вопрос, а если всё же поимка себя за хвост состоится?

— Ты можешь и сама дать ответ на это, промоделировав в первом приближении укушением себя за пятку. Так ты покончишь с одной иллюзией, но сколько их у тебя в запасе, вот вопрос?

В этот момент из-за кустов, совсем близко от них, с фарватера, проходящего почти у самого берега, надвинулась лавина звуков с прогулочного теплохода, на верхней палубе которого вдоль бортов были расставлены столы, а между них танцевала подвыпившая шумная молодёжь. Кто плясал гопак с помесью гарлемского рэпа, кто молча тискался в танце, а одна блондинка, свесившись за борт, блевала, причём кавалер её или просто палубный прохожий, закинув ей на спину пышную юбку, что-то искал в её бёдрах.

— А любопытная у нас позиция для созерцания, — сказал примолкший было Ивэн. — Мы, как совершенномудрые, благополучно выбравшиеся из бурного потока жизненных заморочек, сидим себе у костра истины и наблюдаем, как барахтаются те, кому не по силам выплыть из водоворота. Помнишь, как вчера дрались на буксире? А как давеча занимались любовью на разных палубах сразу две пары?

— Да, со стороны смотреть на это особенно смешно, хотя мы сами в подобных ситуациях выглядим точно так же, нелепо и глупо. Жаль, что по реке не проплывают подъезды, коммунальные квартиры, кабинеты высокого начальства, залы заседаний с трибунами и площади с парадами и демонстрациями.

— И без них хватает впечатлений. Вон опять что-то плывёт. Следующая жанровая сцена была разыграна небольшим хором школьниц, может быть, недавних выпускниц, тихо певших на тёмной носовой палубе, бесшумно скользящей самоходной галоши заунывную украинскую песню. Благопристойность жанра не вызывала сомнения, но зоркий Ивэн толкнул Илону в бок локтем.

— Смотри, дирижёр!

И она увидела на корме галоши смутную мужскую фигуру с ярко белевшими в темноте пятнами лица и двух белых рук у низа живота. Сначала Илоне показалось, что мужчина справляет малую физиологическую нужду, но, присмотревшись, она поняла, что тот лихорадочно-продольными движениями хирургически точных рук в такт песне вскрывает нарыв космической похоти. Галоша медленно скрылась со сцены за украшенным искрами падающих звёзд занавесом ночи, как будто подгоняемая неистовыми толчками рук человека на корме. И когда она вдруг зашумела вдали, то ли спускаемой откуда-то водой, то ли обратным ходом винта, ей показалось, что это неуклюжее судно развило реактивную скорость и даже поднялось в воздух в тот момент, когда нарыв, вероятно, вскрылся, густо брызнув в испуганную ночь.