Евгений Эрастов - Забытая рукопись. Рассказ

Странная вещь человеческая память! И откуда появляется вдруг такое ощущение — «вовсю печатался»! Еще одна дурацкая женская черта — считать себя осведомленной чуть ли не во всем. Почему-то она решила, что лучше меня знает библиографию Бибикова? Его дважды напечатали в журнале «Москва», один раз — в «Нашем современнике», и все это — за год-два до смерти. Больше никаких публикаций (кроме шести местных, газетных!) у него вообще не было. Девять публикаций за 32 года жизни! Это же просто смешно. И вдруг почему-то такое ощущение, что печатался именно «вовсю». 25 стихотворений опубликовано, 15 существуют в рукописи — таким образом, сорок стихотворений — это все, что осталось от Виктора Бибикова. Причем газетные публикации все — до 1981 года, то есть до двадцати лет, вещи там еще довольно слабые, вроде «Вечного огня»… Такие стихи обычно помещают не в первом, а в последнем томе собрания сочинений, рядом с письмами и черновыми вариантами, под заголовком «Из ранних произведений». Таким образом, мы имеем 13 стихотворений, опубликованных в журналах, и 15 в забытой рукописи — всего 28! Это катастрофически мало даже для тоненькой книжки.

— Виктор вообще мало написал, — продолжила Варя, как бы читая мои мысли. — Много писал, но сделал мало. На всех выступлениях читал одно и то же… А вообще-то я так рада была, когда мы расстались! Ведь жить с ним было невозможно. Одни стихи на уме. В последние годы была у него любовь — Лариса Ставрогина, из Юрьева. Может быть, у нее что-то осталось.

— А как это все произошло? — дошел-таки я до самого тяжелого вопроса.

— Не знаю. В Москву я к нему приезжала только один раз. Уже тогда я была для него человеком из прошлой жизни. Но уверена — никакой пьянки не было. Это, кстати, очень гадко предполагать — если покончил с собой, то обязательно налакавшись водки… Как-то очень просто все объяснить хотят. Виктор никогда не пил. Криминал тоже исключаю — кому он нужен, отнять у него было нечего, никому он не мешал своими стихами… Всегда был гол как сокол. Несчастная любовь? Вряд ли. Никогда никого и ничего не любил, кроме стихов. Скорей какое-то разочарование в жизни. У него часто бывали депрессии.

— Ну, что же, пожалуй, я пойду.

— Может, хоть чаю попьешь? А то неудобно как-то. Пять лет вместе учились. Сколько у нас воспоминаний! Ведь было же что-то и кроме Бибикова!

— Не пять, а четыре, — жестко ответил я. — Ты ведь на год меня старше. За чай спасибо. Жаль, что времени нет. А что касается воспоминаний, то самое интересное для меня сейчас — именно Виктор Бибиков.

— Я, наверное, слишком субъективна, поэтому и разговор у нас не получился. Просто Бибиков мне счастья не принес.

«Надо же! — подумал я тогда. — Бибиков не принес счастья! Кому? Тебе?! А кто ты, собственно, такая? Ну, кандидат наук, преподаватель вуза… Да таких тысячи… Десятки тысяч!»

Конечно, говорить ей этого не стоило, но я не из тех, кто способен тщательно скрывать свои эмоции. Она, кстати, почувствовала ход моих мыслей, я уже писал, что Варька была по природе своей очень неглупой.

— Ну, хорошо… Пусть я дура, а он — гений… Но кому нужен гений, если он не может принести счастья?

— А почему ты решила, что кто-то обязан тебе приносить счастье? Ты-то — кто?

— Я женщина, — виновато произнесла она. — Всего лишь женщина.

— Вот именно что «всего лишь»…

Варвара проводила меня до двери. Похоже, что я чем-то обидел ее.

Весь день я почему-то думал о ней. Вот уже шестнадцать лет прошло с того октябрьского дня, когда Виктор ушел от нас в Никуда. Обрела ли она свое счастье?

На следующий день я позвонил в Юрьев. Секретарь местной писательской организации любезно сообщил, что у них состоит на учете Ставрогина Лариса Леонидовна, поэт и переводчик, 1968 года рождения, но домашний телефон ее давать не стал.

— Извините, но мы телефоны своих членов давать не обязаны, — не менее дружелюбно ответил он. — Хотя я вам верю. Но вы до нее все равно не дозвонитесь — ей отключили телефон за неуплату.

В конце концов, я понимаю этого человека. Мало ли кто может позвонить. По голосу не определишь.

В субботу утром я поехал в Юрьев. Недалеко от моста через Клязьму свернул направо, оставил машину на лужайке, дошел до реки.

Старинная, политая кровью междоусобных разборок юрьевская земля ждала меня на том берегу узкой речки и совсем не отличалась от земли нашей, нижегородской. Кстати, Бибиков очень любил реки. Волга, Ока, Ветлуга, Кудьма, Керженец, Линда — это все было названо в его немногочисленных стихах. А в последний год появились Яуза и Сходня.

Только вот о Клязьме он ничего не написал. Хотя наверняка видел эту реку, вглядывался в нее из окон вагона.

В Юрьеве меня встретил усталый, плохо одетый человек, заместитель председателя правления местной писательской организации. О Ставрогиной он говорил без особого пиетета (и, наверное, заслуженно — я привык доверять людям и их оценкам). Дескать, на собрания не ходит, в свое время пыталась внести раскол в организацию. Я краем уха уже давно слыхал, что Союз писателей в нашей бедной стране раскололся на две неравные части и часть меньшая, наиболее амбициозная, в свое время пыталась вступить в альянс с новой властью, всячески шестерила перед ней, но новая власть ее в упор не увидела и раскол не поддержала. Так вот в Юрьеве видимого раскола как раз и не произошло. Но смута какая-то была, как и везде в начале девяностых, и Лариса Ставрогина к ней была причастна. Телефон ее он мне, в отличие от председателя, дал без всяких опасений — поверил на слово, за что я ему благодарен.

Нашел я Ставрогину далеко не сразу, на втором этаже барачного двухэтажного здания. Прежде всего поразило, насколько она была внешне похожа на Варвару.

И сейчас я думаю над тем, какое слово больше всего подошло бы к Ларисе Ставрогиной. Ведь я тоже когда-то хотел стать поэтом. Наверное, это слово — «блеклость». Вся она была какая-то поблекшая, и глаза у нее были мертвые, как у вяленой рыбы. Грязная у ворота старорежимная кофточка (именно за это место Лариса эту кофточку снимает и надевает, а вот постирать время не нашла), джинсовая юбка, кое-где махрящаяся на подоле, вечная сигаретка в руке.

Совсем не такой должна быть апологетка демократии. Впрочем, когда были эти смуты! Еще при жизни Виктора. Все уже давно быльем поросло, и при слове «демократия» Лариса вздрагивает и морщится.

— Я ни к каким писательским союзам не принадлежу, — сказала она, хотя вопроса на этот счет с моей стороны не было. Скорей всего, эта мышиная возня ее до сих пор занимала. — Числюсь просто. Хватит, наигрались в эти игры. Помощи не жду ни от кого — ни от писателей, ни от губернатора, ни от Димы Медведева. Но по Витькиному пути не пойду. У меня ребенок.