Наоми Френкель - Дикий цветок

«Сначала поужинаем».

«Занимаемся любовью на полный желудок».

«Конечно, не на пустой».

Что там говорить, девица обладает даром предвидения. Как она догадалась сделать «салат Рами», до того перченный, что ни один человек не мог его есть, как он, не пустив даже единой слезы. Она удивлялась тому, как он надкусывает острый перец, а он удивлялся тому, как она распознала в нем страсть к перцам. Все время удивлялись, он – ей, она – ему. Она даже сказала, что где-то вычитала: такой острый перец увеличивает мужскую силу. Кухня была полем ее деятельности, и веселый голос смешивался со звуками посуды, тарелок и ложек. Блюда были вкусными, и трудно себе представить, что творится в душе, когда едят, пьют, смеются и получают истинное удовольствие. Она крутилась в кухне, и огибала стол снова и снова, двигая головой, отбрасывая волосы, покачивая бедрами и ягодицами. Он наслаждался просто сидением за столом и тому, что сдерживал желание прикоснуться к ее телу. Чтобы ослабить напряжение, он много ел.

Но что там говорить, она девица прямодушная и тут же приступила к делу. Так или иначе, они дошли до точки, откуда нет возврата. Небольшой завиток упал ей на лоб, сделав лицо дерзким, и резким движением головы, сопровождавшимся явно хулиганским свистом, она указала на дверь. Он встал, они обнялись и пошли.

Не очень было приятно, что вела она его в спальню родителей. Он колебался войти, но она заупрямилась. Сказала, что уже постелила чистые простыни, и что ее кровать слишком узка для двух любовников.

Кровать была застелена розовыми простынями, пол от стены до стены покрывал белый волосатый ковер, похожий на овцу. Искусственный шелк белел обоями на стенах, и на этом белом блестящем фоне выстроились в черных рамках увеличенные старые фотографии погибших близких ее матери – дети и старики, женщины и мужчины. Над косметическим столиком бородатые евреи в черных одеждах взирали на мази, кремы, духи и помады. Молодая мама Бейлэши и молодой отец Залман хмурили лица, глядя на розовую постель и сверкающую комнату укоряющими взглядами из своих круглых черных рамочек. Захотелось ему предупредить их светловолосую внучку вести себя достойно: дед и бабка смотрят на нее, и им не нравится то, что они видят. Но, конечно же, он ничего не сказал, и если бы даже захотел сказать что-нибудь, не было и мига, чтобы произнести хотя бы звук. Рука ее коснулась выключателя, и все умершие исчезли в темноте. Только на потолке двигались узкие полосы света от фар проезжающих по улице машин. Дождь лил за окнами и ветер бил по стекла VI.Постель нагрелась в секунду. На белой подушке светились серебристые пряди ее волос.

Что там говорить, она знала секреты мужского тела! Языком прошлась по его позвоночнику, и все его нервы возбудились и обострились. Руки ее играли каждым уголком его тела. Постель горела, огонь захватил душу, и тело вспыхнуло сильным пламенем. Рот наполнился вкусом ее серебристых волос, обжигающих язык. Тела их слились, и когда он вошел в нее, она засмеялась. Сделала глубокий вдох и выдохнула ему в пламенеющее лицо горячее свое дыхание, застонала, и затем закричала:

«Быстрей!»

«Что?»

«Оторвись!»

Что заставило ее подпрыгнуть? Она зажгла настольную лампу около кровати, и бабка Бейлэши снова взглянула с укором на голую внучку, и внучка Бейлэши нажимала руками на свое тело и смеялась, кривя лицо от боли. Он сжал зубы и чувствовал себя полнейшим дураком, слыша ее смех. Сидел на простынях против странного его лица и молчал в смущении. Она смеялась и кричала:

«Ужасно печет внизу!»

«Что случилось?»

«Твои перцы».

Смеялась и кричала, пытаясь объяснить. Она очищала для него острые перцы от зерен и не помыла рук. Вот и приклеились к ее пальцам те острые зернышки перца, почти невидимые и неощутимые. Но теперь, когда она касалась его пальцами, зерна эти проникли в самое нежное место, и там все горит. И он поцеловал каждый ее палец, и она загорелась, то ли от перцев, то ли от страсти. Он пытался успокоить ее язык своим языком, но она закричала:

«Раньше надо искупаться!»

Сверкающая ванная комната ворвалась в спальню. Теперь он понял, почему она интересовалась ванной, умывальниками, унитазами и кафельными плитками. Таких сверкающих розовых тонов он еще никогда не видел. Она намылила ему тело, покрыв его ароматной пеной, и мягко давила рукой в те места, где были зерна перца. Затем подставила ему спину, чтобы он ее намылил и помыл, но он брызгал водой ей в лицо, снял немного косметику, и она выглядела намного красивее. Он обмыл всю ее от головы до лодыжек, и она вся подрагивала и постанывала под струями воды из душа, пока не закрыла краны и сказала голосом, в котором слышались нотки приказа:

«Капитан, можно идти в атаку!»

По дороге к постели у него мелькнула мысль, что Адас, принцесса в плену своей красоты, приводит в смущение, ибо избыток красоты тяготит душу, а некрасивость вносит в сердце радость, шаловливость и легкость. Затем уже не думал ни о чем. Она принесла ему эту ночь, как дар, оставила гореть ночник, и розовый абажур сеял мягкий слабый свет, но теперь дед и бабка не мешали. Из своих рамок они смотрели на двух исступленных безумцев, которых, несомненно, не видели в свои времена, и сомнительно, видели ли в этом поколении в этой постели. Ночь подбрасывала их, как бывает, когда прыгают в высоту. Она то кричала, то стонала, то лежала тихо, как будто для нее все кончилось. И тогда лежала недвижно, но он чувствовал ее легкое дыхание на своей шее. Мягко прижимала лицо к его лицу. И он затихал на миг, и гладил ее волосы, но эта минута покоя проходила, и они снова впадали в буйство. И так раз за разом, пока не сразила их усталость, и они лежали опустошенными от страсти. Она выключила ночник, и спальня погрузилась в темноту.

Она прижалась к нему всем телом, он положил руку ей на грудь, но только от избытка ласки. Лежали и молчали. На потолке, словно пойманное темнотой, трепетало пятно света, пытающееся вырваться из тьмы. Это напомнило ему белый лист Сгулы-Метулы, на котором трепетало темное пятно, схваченное ослепляющими лучами солнца пустыни, и он вспомнил маленькую девочку-сержанта, которой принес столько горечи и боли, и по коже прошла холодная дрожь, хотя лежал он в теплой постели. Хотел снова вернуться к Бейлэши, но чувствовал, что устал. Комната была тиха, несмотря ветер и дождь за окнами. Иногда рука ее искала его руку, сжимала ее и оставляла. Иногда она клала голову на его руку и касалась волосами его лица. И он поглаживал ее волосы, лицо, грудь, и замирал, проваливаясь в приятную дрему. Но она приподнялась на локтях и сказала с упрямством в голосе:

«Может, скажешь что-нибудь?»

«Ну, как я был?»

«Как перчатка на руке».