Клэр Морралл - Изумительное буйство цвета

И что же это делают женщины, если мужья им изменяют? И не с одной женщиной, а со многими и многими другими? Я смотрю на Джеймса, но не могу себе ничего подобного представить. Думаю, я бы ушла. Но как же дети?

— В любом случае, — говорит отец, — после твоего ухода они не появлялись.

— Ну конечно же нет, — говорит Маргарет.

— Нет, действительно. Я бросил их из-за тебя.

— Не будь так смешон. Какой в этом был смысл?

— Они стали не нужны.

Она смотрит на него с неподдельным изумлением.

— Да, логично.

Отец не отвечает. Он смотрит в окно. Идет дождь, и в комнате стало так темно, что нам плохо видно друг друга.

— Я думал, что ты умерла, — внезапно говорит Пол. — Не могу поверить, что ты это сделала.

— Сделала что? — говорит она. — Я не говорила вам, что я умерла.

Мартин несколько неуклюже поднимается на ноги.

— Прекратите сейчас же! — кричит он. — Вы все, прекратите! Это не наша мать. Эта женщина пришла сюда только для того, чтобы нас расстроить. Она не настоящая, и вы это знаете. Моя мать умерла, когда мне было четырнадцать. И вы только поощряете ее, когда говорите такие глупости. Она не моя мать…

Он подходит к Маргарет. Та уклоняется, как будто он собирается ее ударить. Но он всего лишь выбрасывает вперед руку над ее головой:

— Оставьте нас в покое!

Какое-то время он стоит без движения, возвышаясь над ней, и слезы текут по его щекам. Потом он поворачивается к ней спиной и выходит из комнаты. Мы слышим, как за ним захлопывается входная дверь.

— Что ж, — говорю я, — кому-то нужно пойти и посмотреть, все ли в порядке с Мартином.

Нависает тяжелая тишина, как будто каждый говорит что-то яростно, но беззвучно.

— Что же, этим «кем-то» опять буду я?

Не уверена, произнесла ли я это вслух, но поднимаюсь точно я.

Я же всегда была малышкой, котенком, Китти. И если мои братья стали детьми, то я ухожу назад гораздо дальше — в небытие. Кажется, для меня в этой семейной сцене нет никакой роли.

…Нахожу Мартина у моря. Дождь уже моросит довольно давно, и небо полностью затянуто облаками. Оно так и прижимает тебя к земле, загоняя все мысли куда-то внутрь. Мартин стоит у самой воды, бросает в море камни, прямо машина, сражающаяся с врагом, которого нет. Он промок. Мне хочется отвести его домой, дать ему коричневые домашние тапочки и напоить его из кружки с Винни-Пухом. На пляже еще только несколько человек, в основном с собаками, и серьезные прохожие. Молодой человек, стоящий под укрытием, учится жонглировать.

— Привет, — говорю я Мартину, но он не слышит меня из-за шума волн.

Волны набрасываются на берег и громко разбиваются, потом уползают назад, камни пронзительно грохочут, горестно протестуя против вынужденного возвращения обратно в море.

Я стою с ним рядом, наблюдаю за мощными движениями его правой руки, швыряющей камни далеко в воду. Должно быть, он знает, что я с ним рядом, однако не подает вида.

Вот высокая волна набирает силу; она пройдет по берегу гораздо дальше. В последний момент я оборачиваюсь и отбегаю, как раз вовремя, чтобы не промокнуть. Мартин никак не реагирует, и, оглянувшись, я вижу, что он стоит на два дюйма в воде, в то время как волна лениво отползает с пляжа. Он ищет, какой бы еще камешек забросить, и не замечает, что его ботинки полны воды.

Когда волна отступает, я подхожу и кричу ему:

— Отойди назад, Мартин, ты же весь промок.

Я понимаю, что сильнее промокнуть уже невозможно, но мне нужно ему что-то сказать.

Он не обращает на меня никакого внимания, поэтому я хватаю его за руку и стараюсь оттащить подальше. Он смотрит на меня так, как будто не узнает.

— Ну, пойдем же! Отойди подальше от воды! — кричу я.

Я не могу его сдвинуть. Это все равно что пытаться сдвинуть каменную статую. Но я не сдаюсь. Можно же как-то до него достучаться!

Он перестает сопротивляться, и я едва не падаю.

— Китти! — говорит он. — Что это ты здесь делаешь?

Я устала кричать. Пячусь назад по осыпающимся под ногами камням, подальше от моря, надеясь, что он пойдет за мной. Услышав, что камни зашуршали и под его ногами, я останавливаюсь и сажусь у волнореза. Подтягиваю колени, и Мартин тяжело усаживается рядом со мной. Здесь стена укрывает нас от ветра и дождя, и над нами воцаряется спокойствие. Мимо проходит мужчина с приемником, голова опущена, взгляд устремлен на камни под ногами. Капли дождя стекают по его желтой прорезиненной куртке.

Я начинаю понимать, что вымокла насквозь. Волосы прилипли к щекам. Вода стекает с их концов прямо на куртку. Я чувствую, как влага доходит и до моего розового платья.

— Пора возвращаться, — говорю я. И где это Джеймс? Я пошла разыскивать Мартина, а Джеймс что-то не торопится искать меня.

— Тебе этого хочется? — говорит Мартин.

Я в нерешительности. Происходящее вызывает во мне испуг.

— Даже не знаю, — говорю я.

— Она самозванка.

Из лежащих рядом камешков Мартин начинает строить маленькую башенку. Голос его резок, он больше не плачет.

— Почему же? — говорю я. — И зачем кому-либо выдавать себя за нее? Какой в этом смысл?

Он пожимает плечами:

— Может, из-за денег.

— Каких денег?

— Тех, что она могла бы получить в наследство от бабушки и дедушки.

— Но денег же не осталось!

— Может, она об этом не знает.

Для Мартина это удивительно логично. Я начинаю играть мокрыми камешками. Их цвета вышли на поверхность. Черный и красный излучают силу и энергию, коричневый и желтый переливаются. Когда их поворачиваешь, они мерцают, меняют оттенки, как будто влага пробудила их и освободила их богатое своеобразие из сухой серой спячки.

— Должен же быть какой-то способ, чтобы это выяснить, — говорю я. — Спроси ее о тех вещах, которые сам помнишь. Посмотрим, помнит ли она.

— Она вполне могла их и забыть, — говорит он. — Да и в моих воспоминаниях может быть что-то неправильно.

Я вспоминаю те фотографии в свадебном альбоме и сравниваю их с женщиной с длинными седыми волосами. На фотографиях она выглядит высокой, грациозной, аккуратной. В выражении ее лица есть какая-то серьезность, которая мне всегда нравилась. Женщина в бабушкином доме — резкая, угловатая и, главное, разъяренная. Но за такое долгое время внешность у кого угодно может измениться.

Я начинаю гадать, могу ли я сама найти своеволие и независимость в обоих образах, в повороте головы, в линии подбородка. Действительно ли я их вижу или связь эта шита белыми нитками?

— Отец явно думает, что она настоящая, — говорю я. — Он ее узнал.

Ночное кормление. Мы с мамой вместе, одни в глубокой тишине ночи. Должно же быть что-то внутри меня, что подсознательно это помнит, что позволяет мне узнать ее в миг ее внезапного появления?

Башня Мартина разваливается, а он сидит, глядя на нее. Подбегает большой черный пудель, встает прямо перед ней и машет хвостом. Под дождем его шерсть странно обвисла. Мартин поднимает камешек и кидает его вдоль берега. Пудель бросается было бежать, но останавливается в замешательстве: никак не может решить, что же такое он ищет.