Клэр Морралл - Изумительное буйство цвета

Оказавшись внутри, осторожно кладу Генри на пол и открываю большую дорожную сумку фирмы «Маркс энд Спенсер», которую принесла с собой. Кладу его внутрь, на спину; нет, уж он не умрет у меня внезапно. Укладываю вокруг него свое одеяло, плотно заворачивая его свободный конец вокруг маленького ярлычка на ножке малыша. Если что-то сорвется, нам придется бежать. Все это время он спит, только немного посапывает.

И вот я уверенно выхожу и иду прямо к лифту. Решаю вместо лифта спуститься по ступенькам. Так будет менее подозрительно. Все, кого я тут встречала, так и делают до или после посещения.

Осторожно прохожу через холл внизу, каждую минуту ожидая, что прозвучит сигнал тревоги или меня кто-то остановит, но ничего подобного не происходит. Розовые ковры, автоматически открывающиеся двери. Скорее отсюда, на свежий воздух.

Быстро отдаляюсь от больницы, ощущая вес Генри в сумке. Теперь он несколько неспокоен, неожиданно делает руками резкие движения. Сумка поскрипывает.

Мне нужно на остановку одиннадцатого автобуса, чтобы привезти его домой как можно быстрее: ведь он захочет есть. Если он заплачет, возникнут осложнения. Люди не привыкли к тому, что в фирменных сумках носят младенцев. Хоть и непонятно почему. По размеру вполне подходит.

Но вместо того чтобы ждать автобус, я решаю пройтись. Боюсь идти домой. Мой дом не ассоциируется у меня с младенцем. Это мой дом, мои цвета, мои книги. Там нет места младенцу. Поэтому я все иду и иду в направлении Харборна. Мимо проезжают несколько полицейских машин с ревущими сиренами. Интересно, для чего это требуется такая срочность?

Становится прохладно, и я радуюсь, что принесла еще одно одеяло. Свежий воздух хорош для малышей. Я довольно часто останавливаюсь и заглядываю внутрь, вижу его маленькое розовое личико, крошечную улыбку, растягивающую маленький ротик, этот необыкновенный носик — миниатюрную копию взрослого носа.

Хоть я и перекладываю сумку из руки в руку, все же руки начинают ныть, поэтому ищу, где бы посидеть. Мне нужно поразмыслить, что делать дальше. Не могла себе представить, что все будет так просто. И недостаточно все продумала. Тот факт, что ничего плохого не произошло, прямо-таки обескуражил меня.

Теперь я уже в Харборне, в парке. Нахожу скамейку, где можно сесть, устраиваю Генри в сумке поудобнее. Мне так хочется взять его и подержать, но здесь я буду выглядеть слишком подозрительно. Я только опускаю палец в сумку и поглаживаю его по крошечной щечке. Его веки слегка подергиваются, но остаются опущенными, живые и дышащие теплом. Он пускает пузыри, и мне ясно, что он узнал мамино прикосновение.

Не знаю, что мне делать, куда пойти, к кому обратиться. Он скоро проснется, и нужно будет его покормить. Может быть, он заплачет. Что мне тогда делать? У меня в животе все крутится не хуже, чем в бетономешалке. А что, если я не смогу угодить малышу? Что, если он не перестанет плакать?

Но в данный момент все хорошо, я сижу в полдень в парке, и рядом со мной мой ребенок. Не хочу двигаться с места. И не уверена, что смогу это сделать.

— Привет.

Я едва не подпрыгиваю. Передо мной стоит девочка, обычная девочка с длинными косичками и очень большими голубыми глазами. Она кажется такой знакомой.

— Привет, — говорю я.

— Я вас знаю. Вы были тогда в поликлинике.

Смотрю на нее внимательнее и узнаю в ней Меган, сестру малыша Генри, рядом с которым я сидела во время моего последнего посещения.

— Да, — говорю я. — В поликлинике.

Она садится на скамейку рядом с сумкой «Маркс энд Спенсер». Я подвигаю малыша к себе поближе.

— А что в сумке? — спрашивает она.

Я пожимаю плечами:

— Ничего особенного. Всякая всячина.

— Можно мне посмотреть?

— Нет.

Генри начинает беспокоиться и подает голос. Меган смотрит на меня, а я на Меган.

— Тебе не следует разговаривать с незнакомыми людьми, — говорю я, вспоминая Эмили, Рози и капитана Крюка. Кажется, сто лет прошло с тех пор.

— Это малыш, — говорит она.

— Да.

— Почему это он в сумке?

— Не знаю даже. — Пытаюсь что-либо придумать. — У меня нет коляски.

— Можно купить.

— Да. Но коляски очень дорогие.

— Я знаю. — Она начинает болтать ногами под скамейкой и поглядывает на меня с улыбкой. Внезапно она кажется мне чрезвычайно умной. — Можно я пойду с вами и с малышом?

— Нет, конечно, нет. — Чувствую, как у меня внутри поднимается паника. — Где твоя мама?

Она смотрит куда-то вдаль и болтает ногами, напевая себе под нос. Генри опять подает голос.

— Я сбежала из дома, — говорит она через какое-то время и вновь напевает.

— Не вижу в этом ничего хорошего. Разве мама не будет беспокоиться?

— Вы не знаете мою маму.

— Нет, знаю. Я видела ее в поликлинике. У тебя есть еще маленький братик, которого зовут Генри.

Она прекращает болтать ногами и снова заглядывает в сумку:

— А как его зовут?

— Генри, — говорю я с гордостью.

Она морщит нос.

— Не смогли найти имя получше? — Она рассматривает малыша поближе. — И вообще, это девочка.

Я смотрю на нее с изумлением. Мне никогда не приходило в голову, что Генри может оказаться девочкой.

— Нет. Сразу понятно, что это мальчик.

— А почему же тогда он в розовой распашонке? — говорит она. — Розовые носят только девочки.

— Нет, — говорю я. — Я не хочу девочек.

— Да это несложно выяснить, — говорит она.

…Мы примечаем пустую коляску у мясного магазина. Видим, как мама вынимает из нее своего ребенка и заходит с ним в магазин.

— Давай, — говорит Меган. — У нас мало времени. Очередь там небольшая.

Мы выходим из парка и идем по переходу. Прямо перед тем, как подойти к мясному магазину, я останавливаюсь и достаю малышку из сумки. Я чувствую ее. Она в моих руках. Смотрю на нее сверху, на ее личико совершенной формы, и такая боль разливается у меня внутри!

— Быстрей же, — говорит Меган.

Кладу малышку в коляску, накрываю одеялом. Она начинает в знак протеста махать руками и хныкать. Наклоняюсь над ней.

Но Меган тянет меня за руку, поэтому я отворачиваюсь, оставив младенца в коляске. Того младенца, который в общем-то никогда и не был настоящим Генри. Интересно, что же будет делать мама, когда обнаружит, что у нее два малыша. Может, оставит себе обоих?

Опять я в поезде, но теперь в качестве сопровождающей, а не сопровождаемой. Интересно, поймет ли это Джеймс. Гоню от себя его образ, не могу я сейчас о нем думать. Вместо этого думаю о маленьком Генри, который, возможно, был Генриеттой. Следовало бы сообразить, что из этого ничего не выйдет. Ничего не меняется. Мать, которой у меня не было, совсем не похожа на ту, какую я себе представляла. Хотя этой воображаемой матери у меня не было так и так. А сводится все к одному и тому же: я остаюсь без матери. А значит, без прошлого и без будущего.