Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 8, 2002

Примечательно, что несколькими годами позже, в совсем уже другое время и в другую научную пору своей жизни, Гуковскому тоже пришлось «оправдывать» литературу XVIII века. Так, в 30-е годы Гуковский совместно с В. А. Десницким выступил против взгляда на русскую литературу XVIII века как на «мало интересную», на классово чуждую, а потому не требующую изучения, как на литературу, расположенную «в одном из отдаленных закоулков». Но в первой главе книги «Русская поэзия XVIII века» это «оправдание» имело совсем иной характер — Гуковский не защищался, а нападал.

Кратко описав литературное пространство XVIII века и одним ударом отменив понятие «ложноклассицизм», Гуковский показывает, как из разнообразия литературных влияний появляются «свои собственные… поэтические системы», с «новыми именами, с новой славой».

«В 1741 г. из Германии вернулся в Россию Ломоносов… Своим творчеством он создал целое литературное направление». По Гуковскому, «литературному направлению» Ломоносова присущи «лирический подъем и восторг», ведущие за собой многочисленные метафоры, славянизмы, библейские выражения, «поддерживающие общую атмосферу величия слога». И если для Ломоносова «восторженный пиит руководим в своем пении не разумом, но восхищением», то для А. П. Сумарокова именно без руководства «острого разума» поэт «набредит и бредом своим себе и несмысленным читателям поругание сделает».

В Сумарокове Гуковский видит «новое, более молодое течение», столкнувшееся с литературным направлением Ломоносова. Он — полный антипод Ломоносова: главное для Сумарокова — это «ясность и чистота» в стихах, отказ от искусственности, а значит, и от «фигурности» и метафоричности речи; важнее всего для поэта простота и естественность, и плох тот, кто создает «речь совсем необычайну, надуту пухлостью, пущенну к небесам».

Столкновению и борьбе этих двух систем и посвящена первая глава книги. Начав с критики, Сумароков стал использовать «орудие еще более страшное — пародию». Впрочем, и Ломоносов отвечал тем же. В завязавшуюся литературную войну стали втягиваться молодые силы — «современники живо ощущали разлад на Парнасе, многие из них определяли свои вкусы той или иной системой и становились на сторону одного из поэтов». Гуковский очень подробно описывает перипетии литературной войны, в которую включился и сторонник Ломоносова Поповский. Однако с появлением в 1759 году журнала Сумарокова «Трудолюбивая пчела» соотношение сторон резко изменилось. Так, именно после возникновения «Трудолюбивой пчелы», а затем «Полезного увеселения» можно говорить о появлении сумароковской школы: «Это решительная атака сомкнутыми рядами, приступ, для которого Сумароков мобилизовал все свои силы». Вместе с тем даже после этого «приступа» война не закончилась, споры о преимуществах поэзии Ломоносова и Сумарокова не умолкали и позднее.

Вряд ли, вслед за Гуковским, столь яростную полемику можно объяснить только «взаимным положением Ломоносова и Сумарокова в литературе». Скорее дело и в различных взглядах на развитие русской словесности, и в истории личных отношений, и в том, на какую традицию опираются эти авторы. Как замечает И. З. Серман, «мы должны исходить в своих оценках известных нам русских литературных фактов не только из них самих, но и обязательно реконструировать общеевропейский литературный контекст… который они (Ломоносов и Сумароков. — Ф. Д.) хорошо знали и с которым соотносили свои решения насущных литературных проблем эпохи». Именно этого не хватает Гуковскому в его описании литературной войны Ломоносова и Сумарокова и сумароковских учеников.

Впрочем, не освещая европейского контекста полемики, Гуковский подробнейшим образом описывает ее развитие. И тогда становится понятным снисходительное замечание Сумарокова 1774 года: «Мне уже прискучилось слышати всегдашние о г. Ломоносове и о себе рассуждения». Однако «слышати» приходилось еще долго — если и не Сумарокову (он умер в 1777 году), то его младшим современникам, русскому читателю конца XVIII — начала XIX века. Кроме многочисленных эпиграмм, пародий и критических статей, появляются и такие тексты, как «Разговор в царстве мертвых Ломоносова и Сумарокова» Федора Карина (по свидетельству современника — Н. Е. Струйского). Примечательно, какое влияние приобретали эти «рассуждения» — вряд ли «законодатель российского Парнаса», часто указывающий в эпиграммах на Ломоносова на его чрезмерные возлияния, мог предугадать, что его младший современник, Семен Бобров, которого в начале XIX века сравнивали с Ломоносовым, будет упрекаем в том, что «пьет, чтобы писать, и пишет, чтоб напиться», и не в том дело, что «покойник и вправду выпить любил», а в укорененной литературной схеме.

Со смертью Ломоносова в 1765 году борьба «литературных направлений» отнюдь не заканчивается. Напротив, все только начинается. «Усвоив систему Сумарокова, они (ученики поэта. — Ф. Д.) принялись за самостоятельное продолжение его труда», — пишет Гуковский и, следуя своей любимой мысли о взаимодействии различных культурных пластов, замечает: «Рядом с элементами нового крепко держится и старое, составляющее фон, в который вплетаются новые штрихи». Однако в 1766 году в литературе появляется человек, творчество которого сложно определить как просто «новый штрих» в сумароковском направлении. Речь идет о Василии Петрове, «попытавшемся сказать новое слово, отчасти напомнившее Ломоносова». К сожалению, Гуковский не слишком подробно говорит об этом поэте, чье творчество представляет собой сложный сплав и ломоносовской (прежде всего), и сумароковской традиций. Вот уж когда «верьхи Парнасски возстенали» и литературная полемика разгорелась почти с прежней силой. Впрочем, Гуковский, стремясь четче выстроить свою картину литературного развития, отказывается от «ряда существенных моментов». Дело в том, что главное уже сказано им: «…школе Сумарокова принадлежала руководящая роль в развитии русской литературы ближайших годов и даже десятилетий».

Итак, теперь схема развития русской словесности XVIII века, предлагаемая Гуковским, делается совсем прозрачной: литературный процесс XVIII столетия составляют два борющиеся литературные направления, различные по своим поэтическим, эстетическим и прочим установкам, — «школа Сумарокова», требующая простоты и ясности в противовес «пышности» ломоносовского стиля. Но и внутри «сумароковской школы» идет «оживленная поэтическая работа». Позволим себе привести анекдот, записанный Пушкиным, который занятно иллюстрирует предложенную Гуковским концепцию:

«Сумароков очень уважал Баркова как ученого и острого критика и всегда требовал его мнения касательно своих сочинений. Барков… пришел однажды к Сумарокову.