Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 1, 2003

21 июля 2002.

Шкловский Евгений Александрович родился в 1954 году. Закончил филологический факультет МГУ. Автор книг прозы «Испытания», «Заложники», «Та страна». Печатался в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь» и др. Живет в Москве.

Морозной ночью шаги за окном звучат особенно звонко и отчетливо, и каждый раз у них новая мелодия. Иногда они кажутся дружелюбными, так что душа вдруг умягчается: во вселенской ночной безмерности есть кто-то, кто, не таясь и не робея, неторопливо вышагивает по заледенелому асфальту. Кто чувствует себя уверенно за стенами дома, который, конечно, никакая не крепость, и каждый в своем укроме одинок и беззащитен, но еще беззащитней, конечно, там, внизу, на темных городских пустынных улицах.

И вот этот кто-то вдруг идет без боязни — то ли спешит, припозднившись, из гостей, то ли, полчаса как расставшись с любимой женщиной, в умиротворенно-благодушном настроении бредет себе, с наслаждением вдыхая морозный ядреный воздух и уже мечтая о следующей встрече.

А может, кто-то просто гуляет, молодой, забыв про ночные опасности и радуясь своей молодости под зимним узорчатым небом, любуется серебристым мерцанием и думает об удаче, которая еще ждет впереди…

Никто никому, оказывается, не опасен, а навязчивые страхи — проклятье уединившегося человека. Мир вовсе не так хмур или вовсе даже не хмур — вот что говорит звук зимних ночных шагов, и человека человек встречает (ура!) вовсе не скользящим подозрительным взглядом исподлобья, а спокойной приветливой улыбкой.

Бывает, однако, и по-другому: тревогой в душе отзывается все полночное. И шаги, уверенные или, наоборот, вкрадчивые, — угроза тишине и покою. Зачем идти куда-то во тьме, едва прореженной огоньками фонарей и далеким светом звезд, когда все уже видят третий или какой там по счету сон, почему не спится? Не предвестье ли то беды, судьбы, вины?..

Бессонница раздувает пожар, шаги кажутся совсем близко, чуть ли не рядом, хотя они там, за стеной, но мнится — вот-вот пересекут невидимую границу! Впрочем, не исключено, что вовсе и не там, не внизу, не на улице, хотя звук доносится именно оттуда, и вовсе не шаги, а еще что-то, вроде щелчков некоего метронома, отмеривающего неведомое, может, внутри тебя самого…

Писатель должен быть одиноким.

Только в одиночестве созидается мир, равновеликий и равноправный сущему. Может, продолжение, может, альтернатива — у кого как.

Писатель живет многими жизнями, они переполняют его, голосами и болями, и на реальную жизнь его просто не хватает.

Либо не хватает на литературу, которая ревнива и не хочет отдавать никому приглянувшегося ей творца.

Остается — что?

Увы, одиночество.

Ходит писатель по редакциям, иногда появляется на тусовках, разговаривает, посмеивается в усы, смотрит проницательно, но на самом деле он одинок как перст, не важно, с семьей или без. И вообще никто не знает, какая у писателя жизнь.

Вот и про Д. тоже мало кто знал, какая у него жизнь. Только что он уже не живет в городе Минске, не живет в Республике Беларусь, а живет в городе Москве (снимает квартиру непонятно на какие шиши), и все. Ну и печатается кое-где, во всяких журнальчиках и газетах (не особенно часто) да подрабатывает внештатно редактором в разных издательствах.

Между тем хороший писатель (считалось).

То есть тексты хорошие, стиль там и прочее… В основном общечеловеческое, почти без политики, но в Беларуси он почему-то считался диссидентом и элементом нежелательным — не нравился, короче, властям (может, из-за нескольких ярких статей в прессе, где что-то толковал про тоталитаризм).

Впрочем, и ему власти не нравились (взаимно).

Нет и нет, не полюбилось — разъехались.

Писатель может жить где угодно (если может), хоть в Лондоне, хоть в Париже, вот Д. и выбрал столицу свободной демократической России, где у него знакомые и приятели (тоже литераторы) и где можно писать и, что существенно, печататься, потому что в Республике Беларусь у него с этим не очень ладилось. Да там и печататься-то особенно негде было, а тем более зарабатывать этим деньги.

В Москве тоже не сладко, но все же полегче и поживее (культурная жизнь!). Да и повольготней. Рукописи вроде не изымают и не цензурируют, а писателю что еще нужно?

Вот Д. и жил.

И вдруг умер.

С писателями (и не только), увы, это случается, даже с теми, кто вроде крепок на вид и даже может много выпить и потом не упасть.

Да, в общем, неудивительно: сердце писателя открыто всем невзгодам времени, оно и изнашивается быстрее под этим изнурительным бременем. Творить хоть и трудно, но приятно, а вот в остальном сплошные нервы. Как оглянешься вокруг, так и душа уязвлена…

Как жил Д. одиноко, так и умер.

Сколько-то дней лежал он, уже с остановившимся сердцем, в своей (чужой) «хрущобной» однокомнатной квартирке, где из мебели только письменный стол, стул и платяной шкаф, ну еще телевизор «Рекорд», когда-то цветной, а теперь показывавший мир только в черно-белом (сером), дрожащем цвете, что, впрочем, отнюдь не мешало писателю Д. писать свои талантливые произведения яркими, колоритными мазками.

Так вот, умереть-то Д. умер, но ведь и похоронить его надо. И не просто похоронить, а по-человечески. И не в Москве, где он так и остался чужим, несмотря на вполне заметное (кое для кого) присутствие в литературной жизни, а на родине, в Республике Беларусь, в городе Минске (так он сам хотел, несмотря на несогласие с проводимой политикой, что высказал в одной из своих публикаций).

Вроде все ясно, а между тем — проблема. И какая!

С ней-то и столкнулся другой литератор, приятель Д. (назовем его В.).

Денег у Д. — кот наплакал. Не думал он еще умирать (всего-то сороковушник разменял), ни на старость, ни тем более на похороны отложить не успел. Семьи нет (когда-то была, еще в Беларуси, но все связи давно уже порушились), родственники, может, и есть, да только пойди найди их…

И гражданство не российское.

В общем, целый узел завязался, который литератору В. надо было как-то развязать, хотя он в этих делах не слишком разбирался и вообще особым практицизмом даже и в более простых делах не отличался. Ткнулся он туда, ткнулся сюда, везде сочувственно кивают головами и плечами недоуменно пожимают: что делать, не знают (а может, и не хотят). Даже и посоветовать толком никто не может. Между тем из морга звонят — дескать, забирайте, здесь не гостиница, клиентов много, места мало. Или платите за постой…

Что делать?

Короче, стал В. обзванивать всех, кого можно. Того, другого, пятого, десятого… Дескать, ребята, надо бы помочь — хоть мертвому. В Литфонд обратился, в редакции журналов и газет, где печатался Д. Кое-где обещали, но только не сразу: надо через бухгалтерию провести, то-сё… А кое-где даже и дали.