Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 1, 2003

Центральный в плане диалога цивилизаций вопрос: о смысле истории с точки зрения вечности. Постановка этого вопроса возвращает нас к интеллектуальным баталиям былых веков, в их числе тем, что велись непосредственно между представителями ислама и христианства. Чтобы «два мира, — говоря словами Корбена, — вновь попытались понять друг друга, как это было в продолжение короткого периода в XII веке» [43] Corbin H. L’Iran et la philosophie. Paris, 1990, p. 7. , надо вернуться к «вечным» темам, изначально волновавшим обе стороны.

Надо суметь защитить — словом и делом — историю и историзм, что в настоящих условиях совсем не просто. Порою кажется, что христианство проигрывает на этом поле, которое оно считало своим. Где нынче ретроспективно-проспективная уверенность западного христианства? Западный человек продолжает покорять мир, но теряет самого себя и с собою смысл истории. Как может проявиться радостный космизм, характерный для православия, в условиях, когда мир искорежен и замусорен в результате неуемной деятельности человека? Сегодня как раз легче всего проникнуться отвращением к реальной жизни, к текущей истории, отлучить их от высшего, абсолютного (если вообще не утрачено чувство абсолютного) [44] Характерен в этом отношении тот же Мишель Уэльбек в «Элементарных частицах» и других своих произведениях. Его «программа»: культивировать «ненависть к себе, презрение к другим. Ненависть к другим, презрение к себе». Как у всех сколько-нибудь чувствительных натур, гедонизм оборачивается у него отвращением к жизни, а так как у него есть сильное чувство абсолютного, то последнее «выводится» им за пределы доступного. . И тут ислам предлагает как будто готовые решения.

Что «ищет мечта в далеке голубом / Персидских прибрежий» (В. Брюсов)? Не в последнюю очередь — Бога, соблюдающего строгую дистанцию по отношению к человеку и не поощряющего его преобразовательскую активность.

Это вызов, который нуждается в продуманном ответе, в том смысле, какой вкладывает в это понятие А. Тойнби, то есть в определенной внутренней перестройке. Включающей в себя отказ от некоторых сохраняющих силу утопических иллюзий; в частности, следовало бы смириться с мыслью, как ни трудно это сделать, что научно-техническая эпопея человечества вряд ли может иметь какое-то однозначно благополучное разрешение [45] Интересно, что думает об этом шиитский богослов Сейед Наср: «Единственная надежда для человечества состоит в катастрофе, вызванной современной технологией; в противном случае мы все будем умирать медленной смертью… еслинасненастигнетмалаякатастрофа, тонастигнетбольшая» (Nasr S. Islam and the Philosophy of Hope. — In: «A Parliament of Minds», N. Y., 2000, p. 106). «Малой» автор считает технологическую катастрофу (даже самых больших размеров), «большой» — духовную гибель человечества. Легкость, с какою автор перечеркивает всю «фаустовскую» эпопею, выдает в нем человека неевропейской культуры; но в том, что перспектива вечности несопоставимо важнее перспективы посюсторонних интересов, всякий верующий человек обязан с ним согласиться. . Попытаться принять точку зрения вечности — значит отказаться от привычных, бытовых, «теплых» коннотаций, сопровождающих различные виды человеческой деятельности. Что может быть «интересно» Богу? Уж наверное, не те штучки-дрючки (включая «чудеса» науки и техники), которыми человек себя окружил. Богу должны быть «интересны» усилия, предпринимаемые человеком в том или ином направлении. Плоды этих усилий тоже не сгинут без следа, но опять же в перспективе вечности, где они будут иметь какое-то непостижимое уму продолжение. Здесь — тайна христианского преображения [46] Архимандрит Киприан (Керн): «Как мысли, звуки, слова, линии таинственно появились в творческом уме человека откуда-то из какого-то умопостигаемого мира, так они, верим мы, опять-таки таинственно преобразившись, уйдут в вечность для бесконечного бытия» (Архимандрит Киприан. Антропология св. Григория Паламы. М., 1996, стр. 379). . Которую ислам не чувствует и чувствовать не хочет.

С другой стороны, пора перестать искать на мусульманском Востоке антитезу западному историзму. Это относится к обеим его основным частям — арабскому миру и «большому Ирану» [47] Понятие, включающее «внешний Иран», к которому исторически относятся большая часть Афганистана, мусульманская Индия и бывшая «наша» Средняя Азия (Азербайджан и Западный Афганистан входили в состав собственно Ирана), то есть все те страны, где фарси был, а отчасти и сейчас остается языком культурных кругов. .

Хорошо известно, что арабский мир до времени развивался более интенсивно, чем Европа. В области науки и техники, например, арабские страны первенствовали до XII или даже XIII века. Исследовательский дух, как и в Европе, сочетался с коммерческим духом. Уникальная в своем роде книга «Синдбад-мореход» показывает, в каком направлении работало воображение. Густобородые арабские купцы, тогдашние «агенты глобализма», уходили в плавание по хребту неверного моря, основывая фактории аж на берегах Китая и Южной Африки, а за ними спешили исследователи, оставлявшие описания неведомых земель, набрасывавшие первые карты и т. д. В портовых городах процветали — о ужас! — ростовщики (ростки пробивавшего себе дорогу банковского дела), формально (как и в христианском мире) порицаемые. Тем, кто сегодня видит во Всемирном торговом центре воплощение мирового зла и гремит против «еврейских финансов», следовало бы помнить, что арабская цивилизация была преимущественно торговой цивилизацией, а евреи в этом смысле были скорее учениками арабов [48] Евреи, пишет Ш. Гойтейн, «в мусульманские времена… обнаружили, что им противостоит крайне меркантильная цивилизация, но ответили на вызов так энергично, что сами превратились в нацию коммерсантов» (Гойтейн Ш. Евреи и арабы. Иерусалим — Москва, 2001, стр. 110). . Напомню, что сам пророк Мухаммед по роду занятий был торговцем.

«Большой Иран», где тон жизни задавала родовая аристократия, на первый взгляд больше отвечает представлениям о мусульманском консерватизме. Но здесь сходство с Европой обнаруживается по другой линии: у персов существовала и развивалась сложная культура, как и всякая сложная культура, среди прочих зелий вырабатывавшая яды (это то, в чем нынче упрекают Запад мусульмане). Впрочем, и подвижность торговой цивилизации не была им чужда. Вообще базар на мусульманском Востоке — особенно бойкое и в некотором смысле космополитическое место [49] Лет двадцать назад Ричард Рорти остроумно заметил, что современный западный мир все больше становится похож на «базар в Кувейте». . Нелишне вспомнить, какую роль сыграли базар б и, рыночные торговцы, в Иранской революции 1979 года — тоже революции, хоть и консервативной, знаменовавшей отказ от традиционного квиетизма и переход на позицию активного делания истории.