Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 1, 2003

Сюда же можно отнести и своеобразные мини-пьесы с участием двух героев, полные воздуха и многомерности человеческих взаимоотношений. Это совершенно иная грань сборника, эти сценки, сделанные как бы одним росчерком пера или одним мазком кисти, где внутренний мир переходит во внешний и, наоборот, где, кажется, ничего не происходит — и происходит многое, а предметы и детали обстановки не менее красноречивы, чем речь персонажей этих мизансцен.

Вот на таких элегических «окнах» отдыхает беспокойная натура поэтессы. Отдыхает ли? Ибо и здесь: «Судьба, как орлица, с небесной глядит высоты».

Кажется, что Эрато, муза любовной поэзии, — нежеланная гостья на страницах этой книги. Поэтесса старается изо всех сил табуировать слово любовь, поскольку (как часто она уверяет) все уже в прошлом и остается только яростная, неубывающая ностальгия по лучшим, но и «ужасным» временам. Несколько стихотворений грозно драматизированы образом надвигающейся старости. Впрочем, сколь юн у этой «старости» темперамент!

……………………………………………………

Однако констатация «финиша» не убеждает ни ее, ни читателя, ибо накат страстного чувства вдруг сметает все условные возрастные границы:

А жажда жизни по-прежнему призывает пытать темную бездну грядущего языческими вопрошаниями, наугад бросая их, как руны (вспомним скандинавские корни поэтессы), в надежде прочесть предначертания судьбы в отзвучиях этих вопросов: «Кто там — Кащей или добрый колдун?»; «Будет грядущее пусто ли, тесно ли?»; «Это что ж там: тучи ли, рыбы ли, / В синем небе? Яснбы ли соколы?».

Простодушно протягивая ладонь цыганке в подземном переходе, она столь же простодушно, своим поэтическим чутьем, угадывает и почти называет свою звезду, свою планету:

Что это за звезда, уж не Сатурн ли, с его кристаллизующим мощным началом, ледяной, жестокий, подавляющий волю, — «огромных злых планет» не так много в Солнечной системе? Или Уран, яростно взрывающий эту кристаллизацию. А может, все-таки Венера, явно не без влияния которой написаны многие стихи.

Неожиданно в книге открывается проза поэта, которую переплываешь, как чудесное тихое озеро воспоминаний. Этот совершенно отличный от стихов текст словно принадлежит перу другого автора. Воспоминания эти прописаны тонко и светло, они легки, оптимистичны и настолько улыбчивы, что создают ощущение сна и полета. Болезненные точки детства, какие бывают часто, здесь не болят, не «комплексуют», хотя их предостаточно. Особенно перехватывает дыхание новогодний эпизод, когда на маленькой Тане Бек вспыхнула от бенгальской искры ее Снегурочкина одежда (по счастью, все окончилось благополучно): «Утром, 1 января, о, блаженство: я гуляю по двору с папой, обе руки перевязаны, гордая-прегордая, горе-Снегурочка, раненная как на войне, в центре внимания… Елка удалась!»

Не знак ли то судьбы, не здесь ли положено начало переодеваниям и перевоплощениям лирической героини, столь часто пытающейся обрести себя в рубище калики, странника (юродивого, безумца, полоумного) и освободиться от прекрасного, но пылающего наряда сказочной Снегурочки, который она то и дело продолжает сбрасывать с себя:

Она пытается прорваться к какому-то чистому, лишенному надсады и муки бытию, но ее воинственная, гордынная, как она пишет о себе, натура вибрирует и постоянно ввергает то в конфликты, то в горькие раздумья. Порою ее завихривает и ведет некая безумная антилогика, а может, та самая злая звезда, иначе просто нельзя понять, откуда столь саморазрушительная дерзость.

Не слышится ли в этом что-то давно знакомое, родное, лермонтовское: «А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой»? (И не здесь ли, кстати, ответ на вопрос Е. Рейна: «Откуда она пришла, явилась поэзия Татьяны Бек?»)

Подчас поэтесса сама себя загоняет в тупик, чтобы затем, вновь и вновь за счет внутренних (лирических) резервов, искать позитивный алгоритм для выхода из него. Возможно, им могла бы стать вера в Бога, чье имя столь часто она произносит в сборнике. Но все ли «в порядке» у нее с этой верой? Поэтесса слишком умна и интеллектуальна, слишком «гуманистична». В этом плане очень показательны ее стихи, связанные с псалмами. Доверяет ли она псалму?

Для человека религиозного псалом — великая утешительная благодатная молитва, на которую верующий глубоко полагается. Глагол «прополощу» по отношению к псалмам кажется слегка, что ли, «некорректным». (Он скорее подходит к «подкорке»: прополоскать псалмом подкорку.) Но в этом же стихотворении — пронзительное:

говорит о сильном интуитивном уповании на спасение через псалом, через молитву.

Ее стихи — это астральные автопортреты, она рассматривает свое эго со всех сторон, на изменчивом фоне бесконечной череды взлетов и неудач. Вряд ли это можно назвать нарциссизмом, поскольку чаще всего она себе в них далеко не нравится. Но — уже сказано — она живописует не только себя, отнюдь! В книге целая галерея стихов-портретов, написанных с пронзительной любовью, с какой-то цветаевской жертвенностью и без размытостей. Словно действительно есть такое амплуа — поэт-портретист. И это еще одна грань таланта Бек.