Джеймс Херлихи - Полуночный ковбой

Но так или иначе, он вел совершенно цыганский образ жизни. Большую часть времени он просто бродил по городу — болтался у десятицентовых лавочек, восхищенно глядя на кучи чистых носков и примеряясь спереть парочку из них, или же глазел сквозь витрины парикмахерских, прикидывая, как бы выкроить средства на стрижку. Но почти всегда возникала необходимость в приобретении какой-то мелочи, которая была для него важнее.

Время от времени его посещали мысли о работе, но, не оставляя о себе никакого благоприятного впечатления, быстро покидали голову, в которой родились. Тем не менее Джой проявлял определенный интерес к работе, по-своему тоскуя по ней. Единственным зрелищем, неизменно привлекавшим его внимание во время прогулок, к которому он не терял интереса, был вид других мужчин, занятых делом. Он глазел на процесс приготовления пиццы за окнами ресторанчиков на Бродвее, словно это было некое забавное представление, смысл которого от него ускользал. Чего ради люди работают? Ради денег. На что они их тратят? На пищу, на семью, платят аренду. Предельно просто. Задумавшись над чем-то, он уже почти был готов дать себе ответ, как вдруг в каком-то уголке мозга всплывало нечто важное, от чего он опять впадал в ступор. И не понимая в чем дело, он смутно чувствовал, что где-то забрезжит свет, который рано или поздно определит истинную ценность вещей.

Как-то в одну дождливую ночь, которая убедила его, что пришло время, когда он не может больше быть в одиночестве, Джой позволил себе потратить шестьдесят центов, чтобы обрести крышу над головой, киношку на 43-й стрит. Там крутили научно-фантастическую картину, где несколько человек с Земли очутились на отдаленной планете, которой управлял некий Голос. Голос, шедший ниоткуда. Фильм крутили без перерыва всю ночь, и сквозь дремоту Джой отлично усвоил весь ход действия.

Например, когда Голос время от времени взывал «Земляне! Земляне!», Джой тут же просыпался в полной уверенности, что кто-то окликает его: «Джой Бак! Джой Бак!». Выспавшись, он тем не менее, остался посмотреть фильм, смутно надеясь, что ему все же удастся определить, кому принадлежит голос. Но, конечно, выяснилось, что там не было ничего особенного, кроме какой-то диковинной машины.

Но в этот день, бродя по улицам, он почувствовал, что обрел некий новый интересный взгляд, подсказавший ему, что все люди, включая его самого, — накрепко связаны с земной твердью нашей планеты, из которой вышли и в которую вернутся, но на которой пока живут и работают; так что, когда его внимание привлекало какое-то лицо — например, старухи на улице, бегущего ребенка или ювелира за работой, он неслышно бормотал про себя: «Земляне! Земляне!», и люди во всем их облике, с их чертами лица, с прическами, с руками и ногами представали перед ним в новом облике, родившемся в ту ночь.

Однажды, пребывая в этом состоянии, он наткнулся на самого себя — и испытал искреннее удивление, потому что давно уже не видел себя в зеркале. Это произошло у входа в здание на Восьмой авеню. Длинная личность с вытаращенными глазами, высокая, как пугало, с сумрачным рассеянным взглядом смертельно утомленного охотника, надвигалась на него. Через несколько секунд он, конечно, узнал самого себя, но все же испытал странное желание приостановиться и тихонько окликнуть самого себя «Земляне! Земляне!» Но ничего этого не было нужно; ничего в нем, в сущности, не изменилось: он мог говорить «земляне» сколько ему влезет, но продолжал быть тем, кем он и был.

Он двинулся по 42-й стрит и на углу около банка наткнулся на мистера О'Даниела, который распекал собравшихся вокруг него людей за грех уныния.

— Да, я исколесил эту великую страну вдоль и поперек, — говорил он, размахивая правой рукой и держа в левой американский флаг, — и я увидел, что она поражена угасающим недугом. Я увидел, что улицы, на которых обитает народ, заполнены людьми, погруженными в уныние, — молодыми юношами, женщинами средних лет, девушками и мужчинами всех возрастов, и все они были в сумрачной тоске. И я видел школьные площадки, заполненные играющими детьми. И мои глаза были поражены тем, что предстало перед ними: во взорах детей я видел ростки того же самого греха — уныние уже угнездилось в них, и если его не вырвать с корнем, я говорю, если его не вырвать с корнем, то по сравнению с тем, что ждет этот город, Содом и Гоморра покажутся пикником воскресной школы. Слышите ли вы меня? Говорю вам: да познайте Блаженство!

Джой видел, что мистер О'Даниел всецело поглощен своим благим делом и не собирается никуда исчезать. Подойдя поближе, он успел услышать последние слова:

— Мы — соль земли, но если соль теряет свою крепость, куда она годится? Так сказал Иисус. Вот я и говорю: Иисусе! Помоги нам! Прежде чем уныние унесет всю нашу крепость духа, ничего не оставя от нее!

Джой двинулся дальше, и скоро голос проповедника стал неразличим в других уличных шумах. Повернувшись, чтобы бросить последний взгляд, он заметил, что евангелист, проповедуя, даже не смотрел на собравшихся на тротуаре людей. Взор его был устремлен поверх их голов, словно готовясь встретить пришествие, которое вот-вот должно было состояться. Джою показалось, что этот человек производил весь шум совершенно с другой целью, чем та, которую он провозглашал: он вопил и размахивал флагом, как заблудившийся путник, который хочет привлечь внимание кого-то в отдалении. Но кого? Какой-то женщины? Ребенка? Откуда, по его мнению, они должны были появиться? Из Нью Джерси? С Восьмой авеню? Откуда-то с Запада? Или с неба?

Тем не менее представление было впечатляющим, когда этот степенный искатель истины с дикими глазами отчаяно простирал руки, ожидая посещения чего-то непонятного. Джой невольно поежился. Он пробормотал про себя «земляне!» и снова предался бесцельным шатаниям, стараясь забыть все виденное.

И вскоре после полудня произошло событие, которое изменило всю его жизнь: во время прогулки он наткнулся на эту калеченую свинью, Крысеныша Риччио.

Двигаясь по Восьмой стрит к Гринвич-Вилледж, он поймал на себе взгляд больших карих глаз над чашкой кофе, уставившихся на него из-за витрины кафе.

Увидев, что Джой заметил его, Рэтсо быстро закрыл глаза и застыл на месте, как человек, взывающий, чтобы небо даровало ему невидимость. Но Джой, который скитался бездомным странником, вот уже три недели, у которого из всех вещей остались только часы, был поражен, увидев знакомое лицо. Он остановился как вкопанный, заставляя себя привыкнуть к свалившемуся на него столь приятному ощущению, и ему потребовалось несколько минут вспомнить, что Рэтсо Крысеныш Риччио — его враг. Джой направился прямиком к двери и вошел в заведение.