Марлена Штрерувиц - Без нее. Путевые заметки

Они с дочкой ждали въездной визы в США.

Нет. Нет. Сперва она приехала в Америку. Сюда. Но потом ей пришлось покинуть страну и ждать три месяца. Чтобы вернуться в Америку. Но это было необходимо. Нужно было покинуть страну, чтобы затем иммигрировать на законных основаниях.

Она тогда жила в Монреале. Она работала официанткой. Идела-ла маленькие скульптурки.

Да. С ней была Альма. Альма и Марина. Обе ее дочери. Альма только тогда и жила с матерью.

А я думала, что в Канаде с ней была только Марина.

Нет. Альма была с ней. Анна работала официанткой, стояла за аптечным прилавком. Так и было. А ее мать сидела в Беверли-Хиллз со всеми своими чеками, которые даже не были обналичены. А когда ей сказали, что Анна — официантка в Монреале, она ответила: не смешите меня.

Так она знала.

Просто не хотела верить, или ей было и в самом деле безразлично. Хотя с Анной — кто знает… По мне так — все равно.

…они держатся молодцом. Я не такая.

Первым делом они бы поставили все внизу.

А я сказала Анне, она заботится о виде, а не о твоих статуях. Кто это поедет на Олета-лейн и полезет на холм, чтобы глядеть на парк? Быть того не может.

Она все еще там, но ее уберут. Организаторы выставки знают о ней, они придут и увезут ее. Отправят в Австрию.

А Марина нашла в Австрии место для выставки?

Прости, но на этот вопрос я ответить не могу, потому что все постоянно меняется, и я уже не понимаю, чем все закончилось.

А что там с Грацем?

Речь шла о Клагенфурте. Притом о выставке Малера. Клагенфурт! Я им сказала, что Анна в могиле переворачивается. — И в одном из залов были выставлены бюсты ее работы, в связи с отцом. Этого Анна меньше всего хотела.

Анна не хотела, чтобы ее сравнивали с отцом. Не то чтоб она его не любила. Или не ценила его искусство. Но она хотела быть самостоятельным художником.

Она могла бы сменить фамилию.

Возможно, подспудно ей нравилось быть Малер. Под другой фамилией? Да. Она могла бы творить, будучи только собой, и другим ни к чему было б знать, что она — дочь Малера.

Возможно, ей не хватало чувства защищенности. Возможно, она в нем нуждалась. Кто знает. Кто знает. Вообще-то, она так часто выходила замуж, что могла бы взять фамилию одного из мужей. Но нет — она всегда была Анной Малер-Йозеф, а представлялась как Анна Малер. Никогда не скажет: «Я — миссис Йозеф». Никогда. — Ничего от них не брала. От мужей. У нее было много возможностей это сделать. Могла быть миссис Фистулари. А ты посмотри на Марину. Она сменила фамилию на Малер. А это недешево. Видать, для нее это того стоило. Тоже стать известной. Понимаешь? Я хочу сказать, у миссис Фистулари ведь никто не спросит: вы дочь Густава Малера? Вот она и взяла свою девичью фамилию.

Теперь я понимаю.

Я говорила о Марине с одним знакомым, и все называют ее мисс Малер. Вот я о чем.

Анна взяла это имя не для того, чтобы выезжать за его счет. Она была слишком независима и не хотела меняться. Вот какой она была. Она была Анной Малер, и сколько бы раз она ни выходила замуж — она оставалась Анной Малер. Думаю, именно поэтому она сохранила эту фамилию.

Хотя уже под конец жизни, в самом конце, она вдруг выяснила, что она — дочь Малера и что доступ во все консульства — и в Китае, и в других странах — ей был открыт потому, что она — дочь Малера. — Когда ей было нужно, она этим пользовалась.

Но ей было бы гораздо приятнее, если бы она получала то же самое как Анна Малер, скульптор.

Но в результате она не смогла полностью реализоваться.

Она не была счастлива.

Это — кто как. Она — нет. А я — да.

Я — нет.

Да я тоже — нет. Нет. Я просто хочу сказать, я не принимаю это близко к сердцу. Я стараюсь принимать вещи такими, какие они есть, и не делать из этого трагедии. Меня так греет мысль о том, что через год все это вообще не будет иметь значения! А может быть, уже на той неделе или в следующем месяце. Что бы ни волновало тебя сегодня. Разве не так?

У Анны больше было поставлено на карту. Она хотела чего-то достичь, добиться признания.

Я понимаю, потому что во мне всегда жила та же страсть, которую живопись никогда не удовлетворит, вот в чем дело. Я понимаю все ее опасения относительно выставки в Леверкузене. Я тебе о ней рассказывала. Она была в полном ужасе и написала мне об этом. О том, в какое оцепенение ее приводила выставка. И я ответила ей, что отлично понимаю это чувство. Чувство, будто ты голая. Твоя душа обнажена, потому что эти экспонаты и есть ты. Она мне снова написала и сказала: только ты понимаешь. Потому что все вечно твердили: она — Анна Малер, дочь Малера, а вы, собственно, кто? Но тем самым она себя творчески истощала. — Успех был лишь однажды, в Париже. То был единственный раз, когда она пользовалась признанием.

Тогда вопрос в другом: была бы Анна Малер иной, добилась бы она большего успеха, не будь Гитлера и всего прочего?

Я в этом убеждена.

Вот в чем вопрос. Понимаешь, о чем я.

Все было бы иначе.

Для всех нас, беженцев, все было бы иначе. Взглянем правде в глаза.

Она всегда отговаривалась тем, что в любом случае не любит Вену. И французов тоже. И она всегда говорила, что англичане — единственный цивилизованный народ в мире.

Мне всегда казалось, что она любит ездить в Лондон.

Она любила Италию и итальянский.

Да ты сам знаешь.

Вообще-то, по-русски она говорила не бегло.

Она была вынуждена говорить по-русски с матерью Фистулари. Та не говорила больше ни на одном языке. Одна из причин разрыва. И дело тут не только в девочке. Должно быть, эта свекровь была сущим наказанием.

Это было еще во время войны. Сначала она жила в Париже, они звонили ей каждый день, и Фистулари не делал ничего, не посоветовавшись предварительно с матерью. А потом она перебралась к ним.

Фистулари — любовь всей ее жизни. Она сама мне призналась однажды.

Не думаю. Дело было в музыке. В оркестре. Если б только у нее были деньги, и потом Фистулари. Она бы многое сделала. Она бы собрала для него оркестр. Просто не хватало денег. Видишь ли, в таких случаях нужен меценат. А с этим ничего не вышло.