Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 6, 2003

Все русские «традиции» (по крайней мере наиболее известные и «знаковые»), милые «почвенникам», так или иначе импортированы — как с Запада, так и с Востока. Безусловно, у всего, что Россия импортировала, возникла своя собственная специфика… Ну, так ведь и у всего европейского, азиатского, индейского и негритянского в американском «плавильном котле» также осталась своя специфика. Реальная же наша «почва» сводится к тому, что Россия — не столько сакральная «держава», сильная некими традициями, сколько колониальное образование, чисто коммерческое, прикрытое (во времена Ивана Грозного — вполне сознательно) державнической мишурой по европейско-византийскому образцу. Что ж, русская революция позволила эту мишуру частично содрать, а сегодня мишуре пора облететь окончательно. Специфика нынешней российской политики, таким образом, не столько импортирована из США, сколько «проросла» сквозь тонкий «культурный слой», продемонстрировала себя, заявила о своих природных правах.

Что делать? Петр прорубил «окно в Европу» (не забудем, что начал это окно рубить еще Иван Грозный, большой англоман). В конце концов нас в это окно окончательно засосало — и Российская империя превратилась в одно из ведущих европейских государств, более мощных, чем те, что послужили Петру примером для подражания.

Сегодня мы рубим окно в Америку, и у России появляется шанс стать одним из ведущих государств нового мира, возможно, потеснив те самые Штаты — поскольку, повторим, этот мир является вовсе не Pax Americana, но Pax Britannica, а Америка — не столько его суть, сколько всего лишь часть, пусть системообразующая и наиболее успешная.

Принятие новых правил игры лишь выглядит как «американизация» и лишь внешне связано с культурными, политическими и экономическими потерями. В культурном отношении мы либо не меняем ничего, либо — в самом страшном случае — одну «заморскую диковинку» на другую. Вспомним, что пушкинский «Евгений Онегин» — это русское развитие жанра европейского любовного романа, а лермонтовский «Герой нашего времени» написан в традиции европейского колониального романа. Лет через пятьдесят наверняка появятся русские мюзиклы и комиксы, которые войдут в сокровищницу мировой культуры — в то время как американским «аутентичным образцам» путь туда, очевидно, заказан.

Что ж до обороны, политики и экономики (говоря шире — до стандартов управления), то приверженность к собственным имперским — великодержавным — стандартам приведет Россию к окончательному развалу на «самостоятельные» части, каждая из которых окажется перед лицом военной угрозы со стороны сегодняшней доминанты Pax Britannica — Соединенных Штатов. Нам это надо? Не лучше ли согласиться с новыми правилами? Кажется, нынешнее руководство России, невзирая на все «колебания», вполне готово к «американизации».

Тем более, что через какое-то время положение может измениться, и Америка займет в Pax Britannica место, аналогичное месту самой Великобритании, а Россия превратится в заглавного игрока… Но чтобы принять участие в игре, нам надо сперва избавиться от евразийских бород, почвеннических кафтанов и остатков устаревшей уже щепетильности «русских европейцев» — прежде всего в организационной сфере. Петр в борьбе с бородами проявил достаточную непреклонность. Такой же непреклонности требует наше время от нынешней администрации.

Арутюнян Анна Георгиевна — журналист, критик. Родилась в Москве; с 1987 года жила в США, где и получила образование. Выпускница факультета журналистики Нью-Йоркского университета. Публиковала статьи по медиа-критике в российских изданиях («Русский Журнал», газета «Консерватор»).

До семилетнего возраста, пока я жила в Москве, мне внушали, что книги, наука, ученость — это хорошо. Поэтому, когда я переехала в Америку, я была очень удивлена, узнав, что книги — это что-то излишнее, сомнительное, чуть ли не постыдное.

В этой статье я постараюсь проанализировать, как и почему возникает такое ощущение в стране, оправданно гордящейся своими успехами в науке и технике.

Знаменитая американская писательница и публицист Сьюзен Зонтаг наделала много шума статьей в номере «Нью-Йоркера», посвященном событиям «прошлого вторника» (как было сказано в журнале, который готовился к печати через неделю после 11 сентября). Ее иронический призыв сравнить «храбрость» американцев, собиравшихся бомбить Афганистан в почти полной безопасности, с «трусостью» террористов, пожертвовавших жизнью, тогда был сочтен неадекватным, а слова о необходимости разумного, критического, исторического рассмотрения теракта вызвали обвинения в отсутствии патриотизма в роковые для страны минуты. Не время тогда было говорить, что «можно горевать сообща, но не надо быть сообща глупцами».

Накануне первой годовщины «черного вторника» Зонтаг еще раз изложила в «Нью-Йорк таймс» ту же самую позицию. Она привела примеры посягательства американского государства на частную свободу человека за последний год, обвинила раскручиваемую провоенную кампанию в распространении «пустой метафоры» патриотизма и подвела все это под уже известное среди американской интеллигенции клише — продолжение «давней традиции американского антиинтеллектуализма». На этот раз, видимо, ее выступление было сочтено вполне адекватным — хотя бы потому, что его взялась в качестве «мнения редакции» опубликовать взвешенная (и даже сравнительно консервативная) газета, которая, как хорошо известно ее читателям, не публикует «мнений», еще не устоявшихся в обществе.

Действительно, еще до 11 сентября 2001 года немало интеллектуалов высказывали недоумение (а чаще — возмущение) по поводу того, что они обозначали как новую волну американского антиинтеллектуализма. Под этим понимались две вещи. Во-первых, де-факто возникший в прессе мораторий на критику государства и его политики, а во-вторых — ставшее уже притчей во языцех упорное стремление американских СМИ к легковесности.

Однако существует одно важное обстоятельство, которое напрочь упускают из виду Зонтаг и ее единомышленники. Обрушиваясь на антиинтеллектуализм и предостерегая от тоталитаризма, интеллигенция не замечает, что сама настойчиво распространяет своего рода «антиинтеллектуальную» идеологию. Она выражается в поверхностном мультикультурализме и «толерантности», под которой понимается подчеркнутая благожелательность ко всему нетрадиционному. Обычно это не совсем точно именуют политкорректностью [2] См.: Menand Louis. Undisciplined. — «Wilson Quarterly», 2001, August (http://wwics.si.edu/OUTREACH/WQ/WQSELECT/MENAND.HTM). . Я бы назвала это идеологией обязательного релятивизма: необходимо смотреть на все, как бы отказываясь от личной предвзятости, чтобы уразуметь в итоге, что «истины не существует». Такая идеология диктует и правила поведения, — следовательно, является и политикой [3] Хороший пример этого приводит Мария Ремизова, язвительно разбирая в «Новом мире» (2002, № 4) книгу Ирины Жеребкиной «Страсть. Женское тело и женская сексуальность в России». Такая книга — первая российская ласточка массового в Америке явления: пока что (по мнению Ремизовой) в России подобные исследования пишутся только для получения западных грантов. То есть это попытка говорить с западными грантодателями на их собственном языке. .