Эмине Эздамар - Мост через бухту Золотой Рог

— Pardon, — ответила я. — I cannot speak French. [22] Извините, я не говорю по-французски (англ.).

Он отпил глоток воды из своего стакана, потом спросил:

— Can you speak English? [23] А по-английски говорите? (англ.)

Я тоже отпила глоток воды и ответила:

— No, little bit. [24] Нет, совсем чуть-чуть (англ.).

Он снова отхлебнул воды и сказал:

— I cannot speak English too, little bit. [25] Я тоже почти не говорю по-английски (англ.).

После чего каждый из нас одновременно поставил стакан на поднос. Оба стакана были выпиты только наполовину, и вода в обоих слегка подрагивала. Рукав его пиджака соприкоснулся с рукавом моего свитера. Мой мохеровый свитер оставил на его рукаве несколько шерстинок. За спиной у нас буфетчицы пересчитывали на тарелке мелочь. В столовой ярко светились под потолком плафоны и шум стоял немыслимый. В таком шуме незаметно было, как люди приходят и уходят. Вот и я сама не знаю, как ушла. Казалось, это не я, а мое второе «я» встает и уходит. На улице внезапный дождь обдал нас мириадами светящихся игл, которые и под ногами весело посверкивали своими лучиками. Капли дождя проникали через сеточку моих чулок и затекали в туфли. Мое второе «я» шло рядом с очкариком, который, словно тореадор, небрежно набросил плащ на одно плечо. Потом он раскинул этот плащ, укрывшись им с головой, а заодно и шедшее рядом с ним мое второе «я» тоже укрыл. Так все мы шли и шли, а дождь барабанил по плащу, как по палатке в лесу. Потом студент и мое второе «я» дошли до общежития, им повезло, консьерж, спиной к окошку, увлеченно говорил по телефону. Они помчались вверх по лестнице и прибежали в комнату, а я вслед за ними. Комната оказалась огромная, с лестницей во вторую комнату, наверху. Я присела на ступеньки и смотрела на девчонку, которой, судя по всему, была я сама, и на очкарика. Очкарик сказал:

— I am from Spain. [26] Я из Испании (англ.).

Девчонка ответила:

— I am turkisch. [27] А я турчанка (англ., нем.).

Парень подошел к книжной полке, снял томик стихов и прочел стихотворение по-французски. Потом сказал:

— Nazim Hikmet, great socialist poet turk. [28] Назым Хикмет, великий турецкий поэт-социалист (англ.).

Потом он положил на диск проигрывателя пластинку Ива Монтана и сказал:

— Yves Montand sings a poem of Nazim Hikmet, you know? [29] У Ива Монтана есть песня на слова Назыма Хикмета, ты ее знаешь? (англ.)

— No, I don't know, [30] Нет, не знаю [англ.). — ответила девчонка.

Он аккуратно снял рычажок звукоснимателя и опустил его на пластинку где-то посередке. Голос Ива Монтана запел: «Tu es comme un scorpion frere. Tu es comme un scorpion frere». [31] Ты мне брат, мой скорпион. Ты мне брат, мой скорпион (франц.). Парень присел на ступеньку рядом с девчонкой. Он что-то говорил по-французски и подпевал Иву Монтану: «Tu es comme un scorpion frere». Девушка по-французски не понимала, но повторила слово frere. Парень рассмеялся и сказал:

— Frere like brother. [32] Frere означает «брат» (англ.).

Я спросила:

— Have you brother? [33] У тебя есть брат? (англ.).

— Yes, five brother, and my father is great mathematikprofessor in Spain. [34] Да, пятеро, а мой отец — известный в Испании профессор математики (англ.).

Девушка повторила слово mathematik.

— Yes, mathematik, — повторил парень.

Ив Монтан вдруг умолк. Мне стало страшно. Я спрашивала себя: «Ну, куда теперь девчонке податься? Музыка кончилась, неужто ей теперь вставать и уходить?» Но парень поднялся и поставил еще одну пластинку, «Болеро» Равеля. Девушка скинула свои мокрые туфли и, просунув пальцы в ячейки сетчатых чулок, пыталась согреть руками озябшие ноги. Она слушала музыку, но как-то по-особому, не ушами, а вроде как глазами и ртом, и парень, не отрываясь, смотрел ей в лицо, словно музыка Равеля от ее лица исходила. Я оглядела комнату. Напротив лестницы возле проигрывателя письменный стол, на нем книги и несколько фотографий в рамках. На одном фото парень танцевал с какой-то девушкой, с другой карточки та же девушка с волнистыми волосами неотрывно смотрела мне в глаза. За окном дождь перестал, яркое солнце все настырнее проникало в комнату, играя лучами на серебряных рамках и отбрасывая множество лучиков поменьше; слышно было, как где — то совсем рядом с плаща парня изредка, по отдельности, падают капли недавнего дождя. Когда «Болеро» Равеля кончилось, солнце уже успело слегка подсушить и плащ парня, и чулки девушки. Как — то вдруг оба они встали и пошли вверх по лестнице. Там, наверху, стояла кровать. Я осталась на нижних ступеньках и смотрела, как медленно соскальзывают вниз по перилам мой свитер, потом юбка, потом чулки в сеточку, пояс, бюстгальтер, трусики и, натыкаясь друг на друга, обвисают на изгибе перил. Солнце просвечивало сквозь ячейки повисших на перилах сетчатых чулок, шерстинки мохера от моего свитера медленно плыли в столбиках солнечного света. От этих шерстинок у меня запершило в носу. Потом сверху по перилам соскользнули брюки и рубашка парня и накрыли собой мои одежки. Солнце теперь прицельно вперилось в пряжку на брюках парня и прорезало воздух длинным лучистым клинком. Я попыталась было ухватиться за этот клинок рукой, потом поднялась наверх посмотреть, что делается в постели. Парень и девушка скрылись под одеялом. Одеяло колыхалось, и невозможно было понять, где сейчас девушка — сверху, снизу или рядом с юношей, справа или слева. Они так долго оставались под одеялом, что я опустилась на колени рядом с кроватью, положила голову на подушку и стала ждать. Вдруг рука парня забралась мне в волосы, разметала их по подушке, и он сказал:

— You are a child. [35] Ты еще ребенок (англ.). — И когда он произнес это child, он слегка кивнул головой в сторону моих ног и бедер.

— Yes, yes, — сказала я. — I am a child. [36] Да, да. Я еще ребенок (англ.).

У обоих от поцелуев распухли губы, прилившая кровь окрасила их в три разных оттенка. Пока я смотрела на их губы, девушка и парень сбросили с себя одеяло. Парень положил очки на пол возле кровати и теперь, без очков, смотрел на все ужасно внимательно, и глаза у него от этого сделались красивые-красивые. Девушка снова притянула его к себе, но тут я наконец-то отыскала у себя в голове английское слово, которое, казалось, давно и напрочь позабыла, а теперь оно вдруг всплыло из глубин памяти, как запах из старинного сундука, который сто лет не открывали:

— Wait! [37] Подожди! (англ.)

Я шепотом просуфлировала девушке:

— Wait!

Девушка сказала «wait», и парень честно стал ждать, и она тоже. Оба были обнаженные, закатное солнце освещало их сбоку, согревая парню спину и живот, а девушке только живот. Но груди девушки никаких «wait» слушать не желали. Глаза согласны были ждать, а соски нет. Я смотрела на соски девушки, а девушка смотрела в глаза парня. Глаза девушки настолько в его глаза погрузились, что ей казалось, она видит только один огромный глаз. Солнце издало грустный прощальный вздох и медленно удалилось, убрав лучи с их обнаженных тел. Теперь, в тени, они оба встали и одновременно начали одеваться. Проходя мимо фотографий на письменном столе, девушка спросила: