Эмине Эздамар - Мост через бухту Золотой Рог

Но мы все равно продолжали кричать, и этот крик следовал за нами, проникая в наши спальни, — даже там мы не снимали своих масок. В училище у меня было несколько ухажеров, Я спала с ними. Они жили в подвалах вместе с другими молодыми людьми, и в квартире всегда либо летали птицы, три-четыре штуки, либо из шкафа вываливались пустые бутылки, когда кто-нибудь открывал дверцы. Мы занимались любовью, а три птицы гадили на наши голые тела, и дерьмо капало на головы. Нам нравилось целоваться в загаженных постелях, но к оргазму обязательно должен был прилагаться крик. Я еще ни разу не испытала оргазма, но зато умела изображать его различными криками. Мальчики тоже почему-то думали, что каждое их появление должно сопровождаться криком, иначе оно будет считаться недействительным. Я тренировала свой крик, чтобы он звучал как можно естественнее. Иногда в процессе крика на нас нападал кашель, и мы кашляли и кашляли, а птицы поливали нас дерьмом: плюх-плюх, плюх-плюх — капало нам на спины, или на лоб, или на ноги. На следующее утро молодой человек говорил мне:

— Тебе, я вижу, понравилось, ты так здорово кричала. Давай еще раз встретимся, с тобой хорошо.

И мы договаривались о новой встрече, чтобы вместе оттачивать крик.

Наш педагог по сценической речи всегда прерывал урок, когда на улице появлялся какой-нибудь торговец и начинал кричать. У торговцев в Стамбуле особая манера кричать. Стамбульские торговцы все из бедняков, и, чтобы продать свою воду, или бублики, или фрукты, они по семнадцать часов в день ходят по улицам и кричат: «Водаааааа! Водааааа! Водаааааа!», «Бууууублики! Бууууууууу — ублики! Буууууууууублики!», «Банааааааны! Бана — ааааааны! Банаааааааны!».

Поздними вечерами я часто видела уличных торговцев, тащивших по узким крутым переулкам Стамбула свои деревянные тележки, которые они либо толкали перед собой, либо тянули за собой. В тележках бывало еще полно товара. Куда они девают свои тележки, если живут в однокомнатных квартирах со всеми чадами и домочадцами? Может быть, кладут свои баклажаны, или огурцы, или бананы рядом с постелями, чтобы потом, на следующее утро, опять попытаться продать их? Наверное, тогда в комнате всю ночь пахнет не только спящими усталыми человеческими телами, но и бананами и яблоками. Торговать на улицах было запрещено. Специальные полицейские отлавливали уличных торговцев. Сколько раз я видела, как какой-нибудь уличный торговец срывается с места и куда-то бежит со своей деревянной тележкой, из которой вываливаются яблоки и катятся вниз по крутому склону. Случалось и так, что тележка опрокидывалась, и опять по склону катились баклажаны или артишоки. Торговец тогда останавливался подле опрокинувшейся тележки и смотрел на лица прохожих, будто ему хотелось, прежде чем начать собирать свои яблоки, собрать их сочувствие. Их крики, которыми они хотели привлечь к себе внимание, звучали многоголосной музыкой, они кричали на все лады, и эти крики сливались друг с другом, а наш педагог по сценической речи говорил:

— Если бы я мог, я бы пригласил некоторых уличных торговцев петь в опере.

Он велел нам ходить по городу и слушать все эти голоса, чтобы усвоить как следует ораторию Стамбула. Все уличные торговцы были из крестьян, они приходили в Стамбул, и у каждого из них была с собой своя постель, свернутая в рулон. Я часто видела их на мосту через бухту Золотой Рог. Низкий мост раскачивался у них под ногами, а они шли так, словно шагали по пустыне, со свернутыми одеялами на плечах, и мечтали добраться до какого — нибудь источника. Крестьяне говорили: «В Стамбуле все улицы из золота» — и отправлялись в дорогу, оставляя свои деревни, тряслись на грузовиках шесть, семь дней, в надежде, что найдут в Стамбуле работу. О золотых улицах Стамбула был даже анекдот. Приезжает в Стамбул бедняк из деревни и видит: на дороге лежит большой кусок золота, размером с кирпич. Он взял его и бросил в море, потому что думал, будто золота тут навалом. Чего хвататься за первый попавшийся? Наш педагог по сценической речи говорил:

— Пусть кричат уличные торговцы, они умеют это делать как настоящие мастера, их крик — это их боль, из которой рождается музыка. А вы лучше смотрите немые фильмы и учитесь играть молчание. Вы поймете, это очень трудно, но кто сказал, что стать хорошим актером легко? В брехтовском фильме «Куле Вампе» безработный рабочий кончает жизнь самоубийством. Он бросается из окна. Но перед тем как броситься вниз, он аккуратно снимает часы с руки и кладет их на стол. Потом он прыгает и умирает. Как вы будете играть эту сцену? Он не забыл снять часы, потому что подумал о своей семье, которая еще сможет их продать и на это прожить какое-то время. Протянуть. И этот момент, когда он снимает свои часы, сообщает зрителю о характере персонажа гораздо больше, чем все остальное, и одновременно показывает, что такое безработица. Одной такой точной деталью вы можете зацепить зрителя, пробудить у него чувства и одновременно заставить задуматься о социальных причинах. Вы должны смотреть хорошие фильмы и следить за движением камеры. Как происходит переход от общего плана к крупному?

Немые фильмы показывали только в одном кинотеатре, в синематеке. Хюсейн сказал:

— Синематека — это центр левой интеллигенции. А левые профсоюзы покупают на каждый сеанс по двадцать билетов и отправляют по двадцать дворников или рабочих-литейщиков в кино. Они посмотрят фильм и расскажут потом другим. Французский режиссер Жан-Люк Годар сказал: «Кино не знает границ».

Среди фильмов, которые показывались в стамбульской синематеке, были картины из Советского Союза, «Броненосец „Потёмкин"» русского режиссера Сергея Эйзенштейна. Этот фильм я уже смотрела в Берлине с немецкими левыми, второй раз я его смотрела с турецкими левыми. Хюсейн сказал:

— Хорошо, что мы пошли смотреть сегодня. Сегодня здесь будет человек, который знает русский, он будет всё синхронно переводить. Знаменитый турецкий коммунист, который бежал в Россию и провел там много лет.

Турецкий коммунист оказался щуплым мужчиной небольшого роста. Он держал в руках микрофон и переводил субтитры с русского на турецкий. Когда на экране шел дождь, он говорил:

— А теперь, дамы и господа, идет дождь.

Когда на экране появлялась целующаяся парочка, он говорил:

— А теперь они целуются, дамы и господа.

Когда зал рассмеялся, он сказал в микрофон громко:

— Ой!

Левые солдаты подняли бунт против царского релсима. Я все время следила за движением камеры, повторяя тихонько то, что я вилсу: я вилсу старую женщину, пулей ей разбило очки, камера наезжает на очки, я вилсу разбитое стекло. Теперь я вилсу корабль. На корабле недовольные матросы. Камера дает крупным планом мясо, из которого будут готовить обед. Я вилсу, как в мясе копошатся черви, мясо гнилое.