Леонид Сергеев - Летние сумерки

Кукла вообще оказалась на редкость сообразительной собакой с высокоразвитым чувством долга. После того, как мы с дедом обошли все его владения и дед рассказал мне о каждом дереве и каждом кусте, и познакомил со всеми обитателями сада, Кукла легла у сарая в тень и сделала вид, что спит, но искоса, одним глазом, присматривала за всей живностью. Стоило бычку с лосенком затеять беготню, как Кукла вскочила, рыкнула и от негодования начала копать землю лапой. Только петух нахохлился на гусака, как Кукла подбежала и отогнала драчуна.

Наверняка, животные видели в Кукле строгого надзирателя с мелочным характером, но разве они могли ее оценить! Мы-то с ней сразу стали друзьями. Она не блистала родословной, но в дальнейшем ежедневно доказывала мне образцовое мужество и преданность.

В тот вечер, переполненный впечатлениями, я долго не мог уснуть, но дед разбудил меня чуть свет, и сразу же после завтрака мы начали разносить животным корм и воду, потом чистили крольчатник, убирали помет в саду, подправляли изгородь. После обеда пилили дрова, раскалывали чурбаки и складывали поленья в сарай; перед заходом солнца поливали фруктовые деревья. Устал я жутко — во время ужина чуть не уснул за столом, а дед только отдувался и растирал натруженные руки. Он никогда не сидел без дела: то за одно принимался, то за другое и ни разу не остановился, не передохнул.

Недавно до меня дошло запоздалое открытие, что жизнь в сущности довольно короткая штука, и я стал лихорадочно оглядываться назад, прикидывать, что успел сделать, а потом подумал: «Раз подвожу итог, значит, остановился, а вот дед до конца своих дней двигался вперед».

Первое время в деревне я с трудом ходил босиком, постоянно сбивал пальцы и прыгал, как цапля, поджимая то одну, то другую ногу. Местные ребята надо мной смеялись до коликов в животе, но уже через неделю мои подошвы так загрубели, что я мог спокойно ходить даже по шлаку.

Ходить босиком невероятно интересно: ощущаешь каждую выемку на земле. По утрам, когда мы с дедом косили траву на опушке соснового бора, мокрая от росы трава приятно холодила ноги. Днем, когда я «работал» пастухом (дед сразу доверил мне гусей, а позднее и Борьку с Петькой), было приятно шлепать по горячему пышному слою дорожной пыли. Дед говорил, что ходить босиком полезно — земля забирает накопленное в теле электричество.

Втянувшись в размеренную деревенскую жизнь, я заметно окреп, стал меньше суетиться, но главное — в меня вселилась нешуточная любовь к животным. Я даже решил на время забрать лосенка в город, замерил его бечевкой, вложил мерку в конверт и написал родителям письмо: «Замерьте балкон, уместится ли Петька?». Видимо, отец без меня тоже успокоился, потому что прислал недвусмысленный ответ: «Твой Петька войдет. Хвост не умещается».

В воскресенье дед впряг Борьку в тележку и мы отправились через лес к пристани, где по выходным устраивался базар. На базаре дед закупал овощные отходы для животных. Мешок с отходами вез Борька.

В тот выходной день дед еще купил корзину маленьких астраханских дынь, но прежде чем их купить, попросил продавца разрезать одну дыню и дал нам с Борькой попробовать по дольке. Я запустил зубы в белую вяжущую мякоть, втянул в себя сладкий прохладный сок и зажмурился от удовольствия. Борька счавкал свою порцию без всяких эмоций, но закивал башкой, требуя всю дыню.

— Кивает, значит, надо брать, — подмигнул дед продавцу и расплатился.

Позднее я заметил, что дед и в других делах использовал Борьку как индикатор. Например, когда мы убирали высохшую траву или выкапывали овощи. Тогда я не мог оценить чувство юмора деда — ведь он специально для меня очеловечивал животных; впрочем, кто знает, быть может, он искренне верил в их ум и таланты.

На обратном пути от пристани на лесной дороге мы натолкнулись на молодую иву — она лежала на дороге, ее ствол был перекручен, нижние листья скрючились, омертвели, но верхние продолжали зеленеть.

— Ишь, какой-то дуралей раскручивал, — строго проговорил дед, подправил деревце, прижал распоркой. — А оно не сдается, тоже жить хочет.

Около деревни мы подобрали трясогузку с переломанной лапой. Дома дед перевязал птицу, и она стала жить на террасе… в бабкином букете цветов. Трясогузка мелодично пищала и смешно ловила мух: увидит, муха кружит над букетом, спрячется за головки цветов, но только муха присядет — раз! И схватит. Несколько дней птаха жила в букете, потом улетела.

По вечерам за самоваром дед вспоминал прошлое, но никогда не говорил о только что закончившейся войне и о своих погибших сыновьях, лишь мельком посматривал на стену, где в овальной рамке висели их портреты, и тут же отворачивался.

Я уверен, дед сознательно обходил эту тему, чтобы не расстраивать бабку, а может быть, и сам боялся сломаться. Я слушал деда внимательно, но его воспоминания казались мне всего-навсего грустными полуреальными картинами. Только теперь я понимаю, что прошлое не только грусть, но и невероятная ценность. И еще, сейчас для меня те вечерние чаепития — символ домашнего очага, уюта и покоя. Передо мной так и стоит раскаленная печь, потрескивающие дрова, кипящий самовар, тикающие ходики, мурлыкающий Васька, вяжущая на стуле бабка, прислонившая свои распухшие венозные ноги к лежащей на полу Кукле — бабка использовала собаку как грелку, — и наконец дед, прихлебывающий чай, отдувающийся, немного смущенный тем, что все не решится рассказать о самом главном в своей жизни — о сыновьях.

К концу моего пребывания у деда я сильно привязался ко всем его животным и со всеми у меня установились самые теплые отношения, только к сердцу петуха я так и не смог подобрать ключ. С первого дня петух оставался для меня загадочным созданием. По несколько раз в день он вставал на носки и задрав глотку изо всей мочи голосил, при этом так неистово хлопал крыльями, что казалось, еще немного — взлетит и исчезнет в небе. Но пропев песню, петух снова начинал топтаться на месте и что-то стыдливо бормотать.

Вначале я был уверен, что петух просто-напросто издевается надо мной, что он отличный летун, но, принимая меня за чужого, не хочет прилюдно показывать свое мастерство — я был для него не тот зритель — всего-навсего безмозглый горожанин. Но вскоре я заметил, что петух и без меня проделывает те же показные трюки. Тогда я всерьез задумался — умеет он летать или нет? Этот вопрос мучил меня несколько дней.

Наконец, втайне от деда я поймал петуха, залез с ним на сарай и подкинул птицу в воздух. Петух неумело захлопал крыльями и шлепнулся в центре сада. Когда я подбежал, около него уже толпились цесарки, они взволнованно кудахтали и укоризненно посматривали в мою сторону. Тут же подбежала Кукла, прорычала что-то, не больно покусала меня за штанину, как бы напоминая про определенную систему запретов в саду, и чихнув отошла. К счастью, петух быстро отдышался и когда дед появился в саду, он уже как ни в чем не бывало вышагивал среди кур.