Леонид Сергеев - Летние сумерки

Леонид Сергеев преподал нам урок писательской этики. Он откровенно рассказывает и о поступках, вызывающих восхищение читателей, и о тех, которые вызывают совсем иные чувства. Но ни разу! — чтение этих страниц не вызывало у меня недовольства автором. Причина, я убежден, в его глубокой порядочности, в том самом нравственном законе внутри нас, о котором все слышали, но не все ему следуют. Леонид Сергеев живет по этому закону.

Леонид Сергеев хороший писатель и хороший человек.

Я очень люблю Лёню Сергеева, мастер художественного слова. Вы, поэты и прозаики, можете хоть раз сказать всю правду?! А Лёня сказал.

Леонид Сергеев — последний романтик традиционной русской литературы.

Есть детская фотография Ирины: она прыгает через скакалку, и ветер сбивает ее светлые волосы, пузырит платье; она смеется, широко распахнутые глаза выражают бьющую через край радость. Она была первой заводилой во дворе, играла только с мальчишками — с ними запускала змея, гоняла мяч, и, как большинство непоседливых детей, постоянно бегала, даже когда не спешила. И однажды случилось несчастье: перебегая через дорогу, она попала под грузовик. В больнице обнаружили компрессионный перелом позвоночника и, как следствие, — паралич ног. Девчушке сделали несколько операций; левая нога обрела чувствительность, правая осталась безжизненной.

Полгода Ирина провела в больнице, потом родители отвезли ее в ортопедический санаторий в Полушкино. Лекарства, гимнастика и массаж постепенно оживляли атрофированные мышцы ноги, но сделать их совершенно здоровыми не смогли. А тут еще от травмы у Ирины развился сколиоз, правая лопатка искривилась, и под ней начал расти горб. Снова Ирина попала в больницу, снова лечилась в санатории — на этот раз на станции Турист. До школы девочку постоянно возили по врачам. Иногда все это Ирине представлялось страшным, затянувшимся сном: и грузовик, и больница, и врачи, и медсестры; казалось, когда она проснется, все будет прежним: она снова станет прыгать со скакалкой и носиться с мальчишками по двору, но, очнувшись, видела свою уродливую ногу и начинала плакать.

В семь лет Ирину отдали в школу-интернат восстановительной ортопедии; в их классе большинство мальчишек и девчонок ходило без палок, только Ирина и еще четверо ребят с палками, а один мальчишка — на костылях, но именно он и был главным задирой и драчуном. Он отличался непоседливым взрывным характером и невероятными способностями — ему все давалось легко: в первом классе свободно читал и писал, решал задачи для третьеклассников. Среди сверстников он изнывал от скуки и всю свою энергию тратил на потасовки: по каждому пустяку подскакивал и, зажав костыли под мышками, с неосознанной жестокостью лупил и мальчишек и девчонок. Часто ему доставалось от мальчишек посильнее и от девчонок из старших классов. Никто никому не делал скидок на физические недостатки и вообще не замечал их и, может быть, поэтому ребята не чувствовали себя ущербными.

К Ирине этот мальчишка долгое время не приставал; завидев ее, только хищно пригибался и поджимал губы, всем своим видом выражая угрюмую благосклонность. Но однажды все-таки налетел и на нее. В тот день Ирина отвечала у доски и на миг запнулась, а он с места ей подсказал, и учитель вывел его из класса. После урока он подскочил к Ирине и, зло сверкнув глазами, процедил:

— Тупица! Из-за тебя меня выгнали! — и вдруг ударил Ирину в плечо и заковылял в сторону. Ирина не почувствовала боли, ей вдруг стало до слез обидно: она считалась одной из лучших учениц, а он назвал ее тупицей! Догнав обидчика, она вцепилась в него, повалила на пол. В этот момент из класса вышел учитель, разнял их, отчитал и в наказанье назначил обоим внеочередную уборку класса. Это было вполне педагогично — и учителя, и воспитатели старались прежде всего снять у ребят комплекс неполноценности и внешне относились к больным детям почти как к здоровым. И только врачи и методисты проявляли к ним повышенную внимательность, всячески давая понять, что в столкновении с несчастьем нужно выжимать максимум из своего положения.

В интернате наряду с общеобразовательными предметами дети проходили усиленный курс гимнастических упражнений, с общим закаливанием.

После занятий, во время уборки класса, мальчишка кивнул на окна, где в горшках стояла герань, и примирительно, со слабой улыбкой, сказал Ирине:

— Цветы тоже нужно полить. Знаешь, как они называются?

Ирина покачала головой.

— Герань. Очень любит солнце. А есть еще плюшевая герань, может, видела на балконах? У меня она есть в гербарии. Вот в субботу мама приедет, привезет мой гербарий, тогда покажу.

В субботу он пришел к Ирине в палату с альбомом, в котором оказалось множество аккуратно засушенных растений и начал увлеченно рассказывать о «дарах Флоры». Ирина слушала, затаив дыхание, и открывала одновременно мир цветов и тонкую душу мальчишки; тогда она никак не могла понять, как в нем уживается мягкосердечие и злость, и не знала, что это и не злость вовсе, а желание самоутвердиться. Через несколько дней она случайно услышала, как одна няня, кинув на этого мальчишку, вздохнула с безысходной скорбью:

— Ох, бедняга, он ведь не жилец.

Ирина не поняла смысла слов, но в нее вселилась смутная тревога за судьбу своего нового приятеля — «цветовика», как звала его про себя, в шутку. В дальнейшем она относилась к мальчишке-паралитику с какой-то охранной нежностью. В пятом классе он с родителями переехал в другой город, но навсегда заронил в Ирине любовь к цветам. Она тоже завела альбом и стала засушивать в нем разные растения. Цветы постоянно снились ей — она танцевала среди живописных клумб и счастливая улыбка не сходила с ее лица. Няни ее так и звали — «девочка, которая во сне улыбается». А наяву Ирина мечтала, когда поправится, стать балериной.

В шестом классе, став подростком, Ирина впервые всерьез задумалась о своей внешности; физические недостатки стали доставлять ей ежедневные мучительные переживания, а мечта о балете отодвигалась на недосягаемое расстояние; ко всему, в нее вселилось тревожное брожение, неосознанное ожидание первой любви. Все чаще ее посещали обреченные мысли, что для таких, как она, кроме интернатов, нет другой юности и что всю свою жизнь она проведет в артелях инвалидов. В те дни только цветы и спасали ее от безнадежной апатии ко всему происходящему — она не только собирала их, но и рисовала и вышивала, и делала цветастые аппликации — цветы напоминали ей, что сама жизнь — счастье, что на земле, кроме любви, есть множество других радостей.