Леонид Сергеев - Летние сумерки

Жена Ивана — пышнотелая славянка Катерина в тот летний вечер стирала белье в рубке, дочь Таня играла с собакой Зонтиком.

В Серпухове Иван с Катериной имели добротный дом у реки и участок двадцать соток. Долгое время Иван работал механиком в автобусном парке, Катерина — в столовой; жили спокойно, как все, но надоело Ивану тихое счастье — широкая русская душа всегда смотрит вдаль — что само по себе прекрасно, но, к сожалению, бывает не видит того, что под ногами, — другими словами, не обустраивает свое житейское пространство, не выжимает из него максимум — ей подавай что-то необъятное и, ясное дело, такая безалаберная душа не достойна огромных пространств, ведь если не дорожишь малым, то огромным тем более не станешь дорожить.

Нельзя сказать, что к бытовым заботам Иван относился совсем уж наплевательски — кое-что он делал (как многие русские души, имел золотые руки и природные таланты в ремеслах), но выполнял работу по хозяйству с ленцой, называя ее «мелочевкой» — его тянуло к масштабным делам, «полезным для всей России». К тому же, он давно вынашивал мысль походить на барже по центральному водному бассейну, даже посещал курсы шкиперов при пароходстве и все уговаривал жену провести на реке хотя бы одно лето. Три года назад уговорил, пришел в пароходство и получил баржу…

Вот так все и началось, и ходили они по Оке уже третью навигацию, с ранней весны до самой зимы, пока реку не стягивал лед. Случалось, Катерина бунтовала, собиралась бросить «собачью жизнь и валенки» (на барже их не снимали — все-таки «жили на воде»); Иван обещал «завязать с этим делом», но весной снова уговаривал жену «отправиться в плавание еще разок». До сентября с родителями плавала дочь; с начала занятий в школе ее оставляли в Серпухове у бабки.

Катерину оформили на баржу матросом и поваром; она получала два оклада по семьдесят рублей — в общей сложности на десять рублей больше Ивана и потому считала себя главной на посудине.

Завидев покуривающего мужа, Катерина бросила стирку, убрала волосы со лба и подбоченилась.

— Ты мужик или баба?! Не мог пугнуть эту рожу?! Что жрать-то теперь будем? От рыбы аж глаза на лоб лезут… Все, с меня хватит!.. Это последняя капля. Я тебе сколько раз говорила, пора кончать это и жить по-людски… Пропади пропадом это корыто. Только углем и дышишь… сейчас придем в Серпухов, остаюсь с Танюшкой, а ты как хочешь, дело твое. Хочешь иметь семью — увольняйся. Не хочешь — мотайся один… Что мы, бездомные какие, что ль? Волк и тот имеет логово, а тебе лишь бы мотаться. Уж весь зад в ракушках… И ладно б толк был, те же деньги мы получаем в городе, а спокойствия больше. Пораскинь мозгами-то, какой смысл здесь торчать?

Вот так резко, с типично женским негодованием, Катерина все и сказала — взбалмошная русская душа не может без потрясений, страданий. Но даже в гневе она была красивой — известное дело, природа и женщины — основная красота России.

…Иван закашлял, зашмыгал носом, начал возиться с сетью-оханом; опустив с кормы сеть в воду, зажег ходовые огни и вдруг вспомнил дачников-москвичей, которым Катерина как-то летом сдавала комнату — полковника с женой и дочерью-подростком. Этот полковник, заядлый рыбак, чуть свет будил жену с дочерью, сажал в лодку и подплывал к острову; там становился на якорь, давал жене и дочери по удочке, сам брал спиннинг, и весь день — с небольшим перерывом на обед — они ловили рыбу; по вечерам девчонка клевала носом от усталости, а жена ворчала:

— Все отдыхают как люди, а мы только и ловим, и ловим. За весь отпуск один раз выбрались в лес.

Полковник долго расхваливал Ивану местный затон, показывал снасти и высушенную рыбу, только жаловался, что не может достать навозных червей. Простодушная русская душа Иван сходил в совхозный коровник, накопал целый ящик хороших навозных червей и вручил дачнику. Полковник от растерянности покрылся каплями пота, начал глотать воздух, потом долго тряс руку Ивана, полез за бумажником, а когда Иван отмахнулся, пробормотал, что этого вовек не забудет. Схватив ящик, полковник засеменил к лодке, а довольный Иван — благородная, бескорыстная русская душа — направился в огород и вдруг встретился с холодным, убийственным взглядом жены полковника и только тогда понял, какую сморозил глупость.

— Спасибо, что окончательно испортили нам отдых, — процедила женщина и, резко повернувшись, ушла в комнату.

«Точно как моя Катерина, — усмехнулся Иван. — Видать, все женщины одинаковы». Потом Иван подумал, что жена полковника больше права, чем Катерина. «У полковника-то ловля — самоцель, — рассуждал Иван. — Ему лишь бы побольше нарыбалить. А я-то разве ж на барже корысти ради? Механиком-то я побольше получал. Мне ж просто жизнь оседлая не по нутру. Ну такой уж я родился… Ведь пока идешь по реке, поразмышляешь о том о сем, как бы прикинешь свою жизнь со стороны, кое в чем разберешься. А Катерина — мотаться! Да разве ж в этом дело?!». С досады Иван затушил окурок и стал разглядывать берега. Он любил этот участок реки, между Каширой и Серпуховым — здесь он знал каждую излучину, и всех бакенщиков с обстановочных постов, и рыбнадзор, и речников с путевых катеров.

…На первом посту, где из воды торчал топляк и остролист, работал старый холостяк Колька по прозвищу Жирный. Колька вечно улыбался, сверкая стальными зубами, поглаживал могучий живот, и говорил: «Живот у мужчины — морская грудь». Каждый вечер к Колькиному причалу швартовался катер рыбнадзора, мужики в кителях доставали из форпика бутылки с водкой, поднимались по тропе к Кольке, а он уже суетился вокруг дощатого стола перед домом: раскладывал огурцы, помидоры, головки лука, доставал чугунок с картошкой и в предвкушении выпивки, довольный, напевал, потирал «морскую грудь».

Обильным застольем Колька встречал не только рыбнадзор, но и туристов, и грибников — случалось, доставал последнее — такова сущность щедрой русской души; это не то, что на Западе, где домой приглашают редко — встречаются в кафе, и каждый платит за себя; угостишь западника сигаретой, а он протягивает монету за нее. А как западники гоняются за знаменитостями, чтобы сфотографироваться с ними, взять автограф?! В России горожане тоже этим грешат, но в деревнях любой знаменитости просто протянут яблоко, кулек ягод — угостят от душевной щедрости и любви. Понятно, настоящей знаменитости (не дутой) такой подарок ценнее всяких наград.

Как-то баржа Ивана целую неделю простаивала на фарватере напротив Колькиного поста, и всю неделю Иван плавал на плоскодонке к Кольке; вместе с речным начальством выпивали, обменивались речными новостями, ловили рыбу сетью трехстенкой — что запрещено, но как известно, для русской души дружба выше закона. После обильной выпивки мерились силой — кто чью руку припечатает к столу. Пьяная русская душа, подчиняясь неясным законам, непременно должна показать силу (не созидательную — разрушительную) — иногда просто отлупить того, «чья физиономия не понравилась», или, припомнив давнюю обиду, утопить лодку соседа, или пустить ему «красного петуха» — поджечь сарай, стог сена. К счастью, такие деяния все же редки, чаще «показ силы» заканчивается за столом, а у более молодых душ — борьбой на траве или снегу, в зависимости от времени года.