Леонид Сергеев - Летние сумерки

Музыка и танцы были призванием Иры. Целыми днями она напевала, ее воображение постоянно рождало музыкальные образы и отдельные сцены, и эти видения она выражала в движениях: крутилась на одном месте, раскинув руки в стороны, делала пробежки с прыжками. Она пела и танцевала, когда шла в школу и в магазин, куда посылала мать, и когда прибирала в комнатах, и выгуливала собаку; даже делая уроки, непрестанно отвлекалась и нетерпеливо болтала в воздухе ногами, при этом мелодии и движения точно передавали ее настроения; если грустила — пела тихо и протяжно, руками поводила замедленно, ходила, вальсируя, а если радовалась — голос становился звонким, праздничным, движенья рук — энергичными, походка — приплясывающей.

Слух и голос к Ире перешли от матери, которая постоянно пела народные песни: грустные и веселые, мудрые и озорные, и величественные, точно сказанья. Мать не раз говорила дочери о мелодичности народных песен, о том, что в этих песнях видна щедрость русской души, надежды и радости простого человека. Случалось, Ира забывала слова песни и невнятно пропевала тот или иной куплет, а то и просто, импровизируя, вплетала в напев случайные слова, близкие по звучанью к тем, которые были на самом деле. Тогда мать отчитывала дочь за небрежное отношение к песне. Иногда по вечерам они устраивали двухголосое пение и прохожие останавливались перед их домом зачарованные мелодией. Это я могу засвидетельствовать, так как был непосредственным слушателем — однажды на набережной Ира гуляла с матерью и они пригласили меня к себе на чаепитие. С того дня я изредка навещал их и как-то само собой, стал участвовать в судьбе маленькой провинциальной танцовщицы Иры-Рафаэллы-Недотроги. И в дальнейшем, после окончания командировки, был в курсе ее жизни: вначале мы переписывались, а позднее, когда она переехала в Москву, часто звонили друг другу, а иногда и встречались.

Из писем я узнал, что после седьмого класса родители Милы повезли дочь в Москву для поступления в хореографическое училище, и что мать Иры уговорила взять и ее дочь. В училище отметили физические данные девушек, их музыкальность и ритмику, но конкурс был слишком большой и приняли только «дочек известных танцоров», как сообщила Ира. Я-то не видел в этом большого греха — считал, что у таких «дочек» срабатывает наследственный талант, да и подготовка выше, поскольку возможностей больше. Но мои приятельницы, судя по письму, расстроились не на шутку; в письме были такие слова: «…в Кострому вернулись зареванные и поняли, что ваша Москва для нас — недостижимая мечта». В конце письма Ира все-таки твердо написала: «Буду продолжать занятия в студии, несмотря ни на что».

В следующих письмах Ира описала дальнейшие «крупные события». Отец Милы через влиятельных родственников все же устроил дочь в училище и Мила стала жить в Москве у тетки (мне почему-то Мила ни разу не позвонила; возможно, ревновала к подруге, к которой я, не скрывая, относился с отеческой заботой). До окончания школы подруги виделись только летом, когда Мила приезжала на каникулы. «Став москвичкой, Мила заважничала, — писала Ира. — Всячески расхваливает столицу и небрежно говорит о нашем родном городе. Можно подумать, она переехала в страну людей высшего порядка. Говорит: „Там люди совсем другие. Более воспитанные и красивые“. Но ведь это не так, правда, дядя Леша? В каждом городе есть красивые и некрасивые люди, хорошие и плохие… Конечно, в Москве много музеев, театров…».

В письмах Иры угадывалась взволнованность, жгучая зависть. Я представлял, как подруги заходят в студию и Мила, словно профессиональная столичная актриса, дает просветительные уроки провинциальным девушкам. Она и раньше не отличалась эмоциональностью, а теперь мастеровитой артистичностью, холодной, отмеренной отработкой движений, наверняка, повергла студийцев в уныние. Возможно кое-кто пытался ей подражать, перенимал ее движения, но Ира, я уверен, уже тогда, будучи совсем девчонкой, чувствовала, что самая совершенная техника проигрывает в сравнении с заразительным настроем, высоким устремлением духа.

Забегая вперед, скажу: блестящее движение вверх по лестнице жизни у Милы продолжалось до семнадцати лет, именно в этом переломном возрасте она неожиданно располнела и потеряла форму, с классического отделения ее перевели в народное, но после окончания училища не без помощи родственников все же взяли в театр, во вспомогательный состав — миманс.

Ира после окончания школы приехала в Москву, решила поступать в институт Театрального Искусства: с одной стороны хотела жить в интересной среде, о которой много слышала от подруги, с другой — серьезно изучать театр и заниматься в хореографической студии при каком-нибудь заводе. Во всяком случае так мне объяснила, позвонив из общежития института. О конечной цели — попасть в ансамбль — она умолчала.

Она поступала на театроведческий факультет, вполне прилично сдала экзамены, но не прошла по конкурсу. Мы встретились в сквере перед институтом. Рядом с ней сидела курносая толстушка Катя, тоже абитуриентка-неудачница. Обе были в неважном состоянии, со следами размазанной туши на щеках.

— Кое-кого приняли по знакомству, — сказала Катя. — Разных отпрысков известных людей… Им всегда будет зеленая улица, им не нужен начальный разбег, мамы с папами все сделают. Это ужасно несправедливо, ведь даже в древнем Риме сыновей патрициев отдавали служить простыми легионерами…

Я пытался приободрить девушек, но они нуждались в конкретной помощи, а чем я мог помочь? В театральных кругах у меня знакомых не было; я даже не мог их приютить — мы с женой и дочерью жили в коммунальной квартире.

— Ты сама откуда? — обратилась Катя к Ире. — Из Костромы? И что теперь будешь делать?

Ира растерянно пожала плечами — похоже, ощущала себя бездомной сиротой.

— Вот и я не знаю. Я, вроде тебя, волжанка. Из Куйбышева… Неплохо бы нам зацепиться в Москве, обрасти знакомыми, узнать что к чему и на будущий год поступать во всеоружии… Говорят, можно устроиться в фирму «Заря», получить общежитие… Ты как на это смотришь? Давай, сходим?!

«Слава богу, у Иры хотя бы появилась единомышленница», — подумал я, прощаясь с девушками.

Через две недели Ира позвонила:

— Дядя Леша! Мы устроились в «Зарю» исполнительницами поручений… живем в квартирном общежитии… в нем скопище тараканов, Катька с визгом их бьет тапком, а мне жалко… днем работаем у заказчиков, по вечерам Катька занимается в библиотеке, а я иногда встречаюсь с Милой, смотрю спектакли с ее участием, — дальше она горячо пересказывала все, что видела на сцене и искренне радовалась за подругу, но, конечно, с нотой зависти. — …Если у Милы и у меня свободный вечер, гуляем по Москве, — слышал я в трубку. — Или заходим к ее знакомым. Это молодые люди — музыканты, художники из театров. В их компании я чувствую себя не в своей тарелке. Они такие самоуверенные, раскрепощенные. Подтрунивают надо мной… Но когда начинаются танцы, сразу пристают… А мне это неприятно… И опять меня зовут Недотрогой…