Леонид Сергеев - Вид с холма

Он, Вадька, вещал:

— Куда спешить, пороть горячку? Поспешишь, быстро начнется скука.

Я, восемнадцатилетний юнец, Вадьке верил безоговорочно. В этих делах он был профессор, даже академик (он целовался с пятьюдесятью девчонками и с тремя из них спал), а я и на жалкого любителя не тянул.

— Я не красавец, но девчонки меня любят, — бахвалился Вадька, — потому что их развлекаю. Они все любят развлекаться.

В те дни Вадьке стукнуло двадцать пять — как раз тот возраст, когда мужчина нравится всем женщинам от девчонок до старух, тем более такой, как Вадька, который всегда и всюду улыбался и в жизни обращал внимание на плюсы, а не на минусы.

Вадька жил в соседнем доме. Русоволосый, крепко сбитый здоровяк, с короткой шеей и светлыми глазами, он по утрам для разминки, поигрывая мускулатурой, помогал дворнику грузить уголь, днем работал слесарем на станции техобслуги машин, по вечерам катал на трофейном «опеле» девчонок…

Вадька обитал на верхотуре — под чердаком. Ну и сырища там была! В дождь лило как из шлангов. Раз пять Вадька вызывал техника, чтобы крышу починили, а тот придет, поглазеет:

— Взорвать бы все это, — вздохнет с идиотской улыбочкой, помусолит папиросу, пообещает прислать кровельщика и… тягу.

В Вадькиной комнатенке мебели не было, одна раскладушка да кресло, зато стоял проигрыватель с завальными дисками.

— Распрекрасная кубатура, — хорохорился Вадька. — Подождите, прибарахлюсь, такой марафет наведу — разорвет вас, гавриков, зависть.

Это жилье Вадька снимал, а прописан был у родителей. Его старики имели двадцатиметровую комнату на четверых, но на учет их не ставили.

— Норма — пять метров на нос, — разводил руками Вадька. — На сантиметр меньше б, поставили. Фанеру, что ли, набить? Но ничего, скоро подзаработаю на отдельную хату.

Все у Вадьки было в порядке: отдельная хибара и «опель-олимпия», который он водил как бог и которым я просто бредил, и костюм с иголочки, и рубашки-размахайки, и с деньгами Вадька расставался весело. Девчонки на нем так и висли.

Меня они тоже замечали, но Вадьку любили, а ко мне только хорошо относились. Со мной, например, ни одна девчонка не танцевала дважды. Я с ними слишком вежлив был, что ли: приглашаю, говорю «пожалуйста», танцую — особенно не прижимаюсь, отведу на место — благодарю. А второй раз подойду — они отворачиваются. Но тут же подскочит какой-нибудь развязный тип, хватает за руку — идут, прыгают да еще сияют.

Вадька был хохмач каких мало; его любая девчонка приводила в восторг, в каждой он видел чудо. Бывало, подойдет:

— Можно обнять? Нет, не вас! Как вы могли такое подумать?! Только воздух вокруг вас, — и весело, как бы между делом, расскажет анекдот, предложит «проветриться» на машине…

После работы в «опель» гитару бросит и шпарит от девицы к девице. Бывало, по три свиданки за вечер имел, сразу трем объяснялся в чувствах. Шустрил так еще! Подкатит, посадит девчонку, даст кругаля по улицам, остановится в тупике, задавит девчонку интеллектом, сыграет пару модных вещей, если особенно в форме — споет, под конец возьмет залихватский пассаж, и баста!

— Дел, — говорит, — по горло, — и жмет к следующей. Никого не забывал, всех держал на веревочке.

— Куда тебе столько? — как-то осведомился я, а он:

— Все любовницы запасные жены.

Вот такой он был юморист, человек определенного направления.

Кстати, от природы Вадька был начисто лишен слуха. Полная глухомань. Но он годами отчаянно боролся с этим недугом: при каждом удобном и неудобном случае мурлыкал, тренировал слух, даже брал уроки и в конце концов победил — уже мог спеть почти правильно две песни. На это ухлопал лет пять, не меньше, но все ж добился своего.

Одно время Вадька долго встречался только с Надькой, пышнобедрой красавицей с вызывающим гримом. Куда ни придут — под конец поцапаются. Чаще всего они выясняли отношения на «пятаке» в конце нашего проулка, плешке-сачкодроме, как его называл Вадька. Бывало, соберемся там «попастись, поразлагаться». Вначале все тихо, мирно, Вадька шпарит на гитаре, Надька гордая сидит, отбивает такт ногой, потом вдруг засекла — Вадька на какую-то девчонку глаз положил, сразу — бац! Рукой по гитаре:

— Хватит! Пойдем!

Мы начинаем ее уговаривать:

— Да брось, Надюш! Ты что, оборзела? Поиграем еще туда-сюда.

А она уже на взводе — в глазах сумасшедшинки. «Нет, и все тут». Ну и Вадьке ничего не оставалось, как закругляться.

Как-то наша компания завалилась к одному парню. И Вадька со своей красоткой явился — поклялись больше не ссориться. Крепились весь вечер — все сошло гладко, а на улицу вышли — поругались так, что разошлись навсегда.

— Везет же мне на тронутых девчонок, — однажды пожаловался мне Вадька. — Как-то была одна, какая-то цветочница — уматная девчонка — все время щурилась и держала плечи назад. Я катил на тачке домой, у светофора она вскакивает на сиденье и, стиснув мою руку, верещит: «Солнце мое! Катим в один кабачок, устроим звон. Встретят — лучше нельзя. Там все забойные. Ждет директор овощного магазина. Месяц от него пряталась, все ж достал. Вчера говорит: „Знойное знакомство! Привез вам две корзины овощей!“. Я прям была в кусках. Ему говорю: „Это меня утомляет. Я не получаю подарки в виде огурцов“. Наши девчонки все лежали. Здоровская история, верно? А сегодня в душе напряжняк, завихриться надо!». Подъехали мы к забегаловке, она за руку втащила меня в зал, усадила за стол. У ее дружка, директора-то, физиономия вытянулась, а она знай хихикает. Посидели мы там минут десять, она снова вцепилась в меня: «Солнце мое, поедем в другой, страшно модный кабак. Я из него вышла час назад. Там все заготовлено, еще гуляют. Они одеты позорно, но встретят — лучше нельзя. Я так люблю мечтануть». «Эх, была не была», — думаю и закрутил на всю катушку. Научиться-то жить можно, только кое-что пережив, ну я и хочу все узнать, волокешь?

Вадька передохнул и продолжил (я, понятно, слушал его разинув рот):

— Спокойная жизнь не для меня, я приключения люблю. Да и погодка стояла развратная. В общем, загудели мы… Потом-то я усек — она приводила меня для показухи: в кабаках-то работала на публику, обнимала, целовала — показывала, как любит… С неделю мы с ней крутили, и всю неделю у меня трещала башка. Она, как сестра милосердия, прикладывала мокрое полотенце и смеялась: «Неужели растут рога?». Неделю я жил на износ. «Зато, — думал, — будет что вспомнить»… Так она девчоночка была ничего, вот только на физии написано: «Чего-то хочется, а чего — не знаю сама». В аквариум ей надо было нырнуть, может, искупалась бы и успокоилась. А в остальном она была ничего, «солнце мое» меня звала. Недавно, кстати, ее встретил: «Солнце мое, спасибо! Директор как узнал, что ты появился, второй раз в меня втюрился». Такой прокол получился. Сыграл я, значит, роль палочки-выручалочки, вернее, как бы подудел в манок.