Леонид Сергеев - Вид с холма

Теперь-то, к старости, я немного утихомирился, до меня дошло, что стоящих дел в жизни не так уж и много, и интересных людей — горстка, а настоящих друзей и вовсе — два-три. Теперь мне доставляет удовольствие дотошно заниматься чем-либо одним, например, копаться в воспоминаниях, чем сейчас и занимаюсь — просматриваю жизнь в обратном направлении, и уединение переношу вполне сносно, хотя его почти не бывает — я обременен семьей.

Итак, вперед — в прошлое.

В молодости меня подстегивало неистребимое любопытство, желание быть в курсе всех дел; можно сказать, основой моей жизни являлось движение и массовость. Массовости было хоть отбавляй, а вот для движения не хватало личного транспорта. Изложу суть дела.

Начальный разбег для движения я сделал еще в первых классах школы, когда смастрячил самокат на подшипниках. Самокат оглушительно скрипел и визжал, и пугал прохожих, но это меня не смущало — я гонял как одержимый по окрестным улицам и подворотням и был счастлив.

Через пару лет я заметил — движение на самокате все-таки чересчур медленное; мой неуемный темперамент требовал сногсшибательных скоростей и я стал бредить велосипедом. Но в то послевоенное время в нашей семье с деньгами было туговато — их не хватало и на более необходимые вещи; только в восьмом классе, к моей неописуемой радости, отец с матерью выкроили необходимую сумму и купили мне на барахолке подержанный «зис». Я был счастлив.

На ходу велосипед потрескивал и позвякивал, тарахтел и гудел, и, казалось, вот-вот развалится, но водрузив на руль «велика» флажок, как знак особой доблести, я гонял по городским улицам с восхода и до захода солнца, и испытывал радость от безграничной свободы.

Столь же безграничны стали мои компанейство, обаяние, улыбчивость и прочее. Я объезжал приятелей, узнавал, кто чем занимается, подбивал «прокатиться с ветерком»: одного усаживал на раму, другого на багажник (и как выдерживал мой старый драндулет?!). Я подвизался в роли заводилы: постоянно сколачивал компании, сыпал какие-то зажигательные слова, вечно куда-то всех тащил, организовывал походы на речку и стадион, в парк и кинотеатр, и никогда не уставал от этой дурацкой деятельности. Только когда нужно было идти в школу, мой запал энергии резко спадал, обаяние и улыбка исчезали, и я появлялся в классе сникший, обмякший, унылый, с видом приговоренного к казни.

Естественно, учился я неважно, болтался в числе «отстающих», а с появлением велосипеда, когда вообще забросил домашние задания, перешел в число «неуспевающих по всем предметам». Не прошло и месяца с начала занятий, как я сбился со счета двоек и колов, попал под сильное давление и угрозы учителей, и наконец, терпение директора школы лопнуло; его приговор прозвучал так:

— Или отчисляем из школы или посещаешь дополнительные занятия, выбирай!

Разумеется, я выбрал занятия, в противном случае родители отобрали бы велосипед.

Прежде всего меня обязали посещать дополнительные занятия по русскому языку. Их вела десятиклассница, круглая отличница, этакая кукла, которая из себя много строила: когда шла, заботилась о стиле походки, слова произносила с величавой медлительностью; она со всей серьезностью относилась к своим обязанностям (натаскивать нас, отпетых лентяев) и, подражая учителям, ставила нам оценки. Ее отличительной чертой была стыдливость — от каждого грубого слова, покрывалась румянцем или бледнела, или заикалась.

Однажды мы писали диктант и она произнесла фразу: «Он лежал у моря на гальке».

Отпетый двоечник второгодник верзила Галкин, чтобы нас повеселить, тихо буркнул:

— Галька — с большой буквы?

Десятиклассница уловила его реплику и ее щеки запылали, а на глазах появились слезы.

Самое странное произошло на следующий день. Разбирая нашу писанину, она сказала:

— У вас там четверки переправлены на тройки. Вначале я всем поставила четверки, на когда дошла до работы Галкина, поняла, что это будет нечестно. Он написал только с одной ошибкой, а у вас по две-три. Я поставила ему четыре, а всем снизила до троек, — и, сильно покраснев, робко добавила: — Галкин, у тебя способности к языку, ты можешь выбиться в отличники. Когда закончим занятие, останься еще на одно занятие.

Галкин, само собой, не остался. Во-первых, его ждал футбол, во-вторых, он презирал отличников, в-третьих, и на одно дополнительное занятие ходил как на каторгу, а тут еще одно! Он вообще считал, что десятиклассница с нами зря теряет свое время и отнимает наше, драгоценное.

А между тем, через две недели все неуспевающие по «языку» подтянулись до уровня середняков и директор освободил их от нудной обязаловки, но нам с Галкиным объявил:

— А вам, добрые молодцы, придется еще попотеть. Вы подтянулись микроскопически.

Несколько дней мы с Галкиным посещали занятия вдвоем, причем Галкин являлся с мячом — в преддверии ответственного матча, а я приезжал на велосипеде — по пути на более важное мероприятие.

Однажды, поигрывая мячом и притопывая, Галкин сказал мне:

— Ты сегодня не хочешь отвертеться от занятий? Смотри, погодка-то блеск! Солнце и ни одного облачка. Погоняй на своем козле полчасика, а когда прикатишь, я смоюсь. Скажу, плохо себя чувствую.

Я принял его предложение без всяких оговорок, даже с живейшим интересом, и покатил на стадион; дал пять кругов по слепящей от солнца гаревой дорожке и, не переводя дух, влетел в класс.

Наша училка десятиклассница стояла у окна, красная и удрученная — казалось, столкнулась с какой-то диковиной печалью. Галкин примостился на краю парты; он был вспотевший и угрюмый — его лицо выражало двойную печаль; как только я вошел, он встал и, ничего не объяснив, выбежал из класса.

Перед следующим занятием Галкину в голову пришла еще более свежая мысль — чтоб я «погонял часик».

— Погодка-то блеск! — сказал, ухмыляясь. — Не упускай последнее солнце!

И вот гоняю я под полуденным солнцем по улицам, пересекаю скверы, площади и вдруг мне в голову втемяшивается: «Чтой-то Галкин подозрительно меня спроваживает?».

Развернувшись, я понесся к школе; вбежал в класс и обомлел — Галкин и десятиклассница целовались! Да так прилипли друг к другу, что не слышали, как я открыл дверь. Разумеется, я был потрясен, оскорблен, унижен и прочее.

…Каким-то непонятным образом я все-таки закончил школу, и даже еще два года проучился в химическом техникуме, а потом пошел работать на автостанцию, и с первой получки стал откладывать деньги на мотоцикл (велосипед уже не удовлетворял мою страсть к движению, мой кругозор расширился и требовал больших скоростей и пространств; я осмелился поставить значительную цель — заиметь «моторизованного коня»).