Леонид Сергеев - Мои собаки

На обратном пути мы с Альмой встретили бухгалтершу поселка. Не успел я представить их с Альмой друг другу, как бухгалтерша всплеснула руками и сразу, с ходу выдала стишок:

— Да вы, оказывается, поэтесса! — удивился я.

— Что вы! Никогда не писала стихов, — пожала плечами бухгалтерша. — Как-то само собой вышло. Альма сподвигла, — она погладила мою подружку.

От такого внимания к себе Альма смутилась и скромно отошла в сторону. Забегая вперед, скажу: с того дня при каждой встрече бухгалтерша читала мне новый стишок про Альму, и, в конце концов, сочинила целую поэму — ее даже напечатали в каком-то журнале.

А потом вдруг и сторож поселка отличился. Он никогда не держал карандаша в руке, но, после знакомства с Альмой, сразу нарисовал ее портрет. И очень неплохо. Я понял, что от Альмы исходит определенная энергия, которая побуждает людей к творчеству. Тогда я еще не знал, что в самой Альме заложены огромные творческие способности.

Что меня огорчало, так это боязнь Альмы темноты. С наступлением сумерек она начинала пугливо озираться по сторонам, прислушиваться к звукам. Я понимал, что темнота возвращает ее в тот страшный вечер, когда на нее напал душегуб. Я представлял, как она пыталась освободиться из железной петли, как все же это ей удалось, как потом скрывалась в овраге; представлял, какую боль она испытала, что пережила в ту ночь. Я снова успокаивал ее: обнимал, гладил, объяснял, что на участке ее никто не обидит, что теперь у нее есть защитник. Альма слушала меня, вздыхала, прижималась ко мне и… успокаивалась.

Укладываясь спать, я твердо решил никому не позволять не только поднимать на Альму руку — это само собой — но даже повышать на нее голос. Надеюсь, ребята, вы понимаете меня. Понимаете, что к тому, кто много пережил, кого много обижали, надо относиться бережно, ведь физические раны заживают, а вот душевные иногда остаются на всю жизнь. Такое бывает, ребята, бывает. И не только у собак.

Спали мы с Альмой на одной тахте, и опять во сне она вздрагивала и стонала, а то и отбивалась от кого-то. И вновь я успокаивал ее, как мог, но знал — душевную травму вылечит только моя забота о ней. Успокоившись и облегченно вздохнув, Альма уже засыпала безмятежно, но начинала храпеть. Она была юной, нежной и ласковой, но у нее болело горло, и она храпела, как старый волкодав.

Еще из Истры я позвонил брату и рассказал про Альму. На следующее утро он приехал на «Оке». Альме понравилась его маленькая машинешка — она рассматривала ее со всех сторон, причмокивала языком, а вот брата вначале встретила с опаской.

Дело в том, что брат носил бороду и мог ей напоминать Тихона, хотя, понятно, кроме растительности на лице, ни внешне, ни внутренне у них ничего общего не было. Да и бороды были разные: у Тихона — хилая и желтая от курева, похожая на мочалку, а у брата — маленькая, ровная, бархатистая, как плюш. Но главное, Тихон выглядел попросту дремучим лешим, а брат, как и подобает артистической личности, выглядел человеком немыслимого любвеобилия, готовым обнять весь мир (он по профессии актер, режиссер и драматург). Короче, Альма быстро сообразила, что бородачи бывают разные, точнее — почувствовала любвеобилие брата. А заметив наши с ним братские отношения, поняла, что брат будет ее надежным другом.

— Красивая собачонка, рыжая красотка, — приговаривал брат, поглаживая Альму и, обращаясь к ней, добавлял: — Ну, дорогая, теперь у тебя начнется отличная жизнь. Будем считать, что тебе выпал счастливый лотерейный билет.

— Красивая, — соглашался я, — но Альма — слишком обычная кличка. Может, назвать ее как-нибудь более звучно?

— Ничего не обычная, — возразил брат. — Альма по-испански «душа». Наверняка, она душевная, ласковая.

— Пока еще дикарка, — сказал я. — К новым людям относится настороженно. Понятно, столько просидела на привязи. Тебе повезло, тебя сразу приняла за своего.

— Ничего, оттает, — уверенно заявил брат. — Хорошее отношение от всего вылечивает.

Мы втроем пообедали, прошлись по улице до леса, по пути раскланивались с дачниками, объясняли, что Альма — новый член нашей семьи. На вопросы об ее странном наряде, отшучивались:

— Это последний писк моды.

К вечеру брат поехал в Москву; отъезжая, он посигналил нам красными тормозными огоньками, в ответ Альма помахала ему лапой.

Прошло два дня. Все это время я мазал рану Альмы «левомеколью» и кормил по четыре раза в день, кормил самым лучшим, что купил в Истре. В еду добавлял витамины. Аппетит у Альмы был отменный и, прямо на глазах, она набирала вес. Наевшись, она ложилась на веранде и с любопытством обозревала улицу. Что я заметил — она лежала как-то «женственно», принимая необычные позы: передние лапы в одну сторону, задние в другую. Она была гибкая, как гимнастка.

Альма, вообще, отличалась от всех собак, которых я знал. Например, стеснялась при людях ходить в туалет — убегала за сарай и, прежде чем присесть, раза два выглядывала из-за сарая — не подсматривает ли кто? Такая оказалась застенчивая барышня. И целомудренная — она не переносила бранных слов, сразу морщилась и отводила глаза в сторону. И не любила запах алкоголя и табачного дыма. Наверняка, все это напоминало ей Тихона. Для меня Альма делала исключение — тактично делала вид, что не замечает мои недостатки, мои дурацкие привычки, для нее я был воплощением всего самого лучшего в людях.

По утрам Альма умывалась — протирала лапами глаза и нос, а прежде чем выйти на улицу, непременно посматривала на себя в зеркало — хорошо ли выглядит, нет ли на ней пушинок, соринок? Такой оказалась чистюлей.

Несмотря на то, что я постоянно мазал шею Альмы «левомеколью», в нескольких местах рана все же не затягивалась. На третий день мы поехали в Истру.

Врач Алексей Неведов был занят; как мне объяснили в приемной — занимался индюком, который умудрился проглотить чайную ложку. Я решил подождать во дворе, и мы с Альмой направились к лавке под тополем. Не успели присесть в теньке, как у автобазы, соседствующей с клиникой, появились две дворняжки, два кобелька — рыжий и черный, оба по виду задиристые. Увидев Альму, они недовольно забурчали и принялись «обозначать» свою территорию. Было ясно, эти хвостатые контролируют все дворовое пространство, а для развлечения облаивают животных, которых привозят в лечебницу, всем дают понять, что любому намнут бока.

Альма на всякий случай спряталась за меня, но рыжий с черным подошли к нам сзади и, уставившись на Альмины «воротник» и «фартук», изобразили презрительные гримасы — тоже нам фифа! Как и Вова в поселке, они приняли клеенку за пижонское украшение.