Сергей Тепляков - Двуллер-3. Ацетоновые детки

– Глухие места там есть. Но Леха-то туда не собирался. Или уж предупредил бы: «Умолкаю на два дня»… – задумчиво проговорил Бесчетнов. – А он еще позавчера матери сказал, что после перевала выйдет на связь, и до сих пор – ни звука.

– И что делать? – спросила Наташа.

– Ментам будем звонить. Пусть план «Перехват» объявляют. А когда Леха найдется, пусть сам с ментами договаривается, как он будет им расходы возмещать – деньгами или коньяком! – хлопнул ладонью по столу Бесчетнов. – А то ишь ты, пропал он, видите ли! Поди на берегу речки наслаждается тишиной и покоем вдвоем с женой в одном спальнике, а мы тут все поседеем с перепугу…

Но Наташа видела, что в историю про тишину и покой на берегу Бесчетнов и сам не верит.

Бесчетнов позвонил знакомым ментам. С шутками и прибаутками насчет того, что Петрушкин, поди, лопаясь от шашлыков, греет пузо на берегу речки и думать забыл про городскую жизнь, менты, тем не менее записали номера машины и обязались отрапортовать о результате поисков через час. Через час Бесчетнов знал, что ни в какие ДТП машина Петрушкиных не попадала. Это в общем-то был хороший признак. Всем постам велено было при встрече эту машину остановить и тут же о ней сообщить краевому начальству. Теперь оставалось только ждать.

– Ну что, Юра, есть у меня для тебя новости… – медленно сказал в трубке голос.

– Хорошие и плохие? – спросил Бесчетнов, пытаясь настроиться на свой обычный тон, от которого за этот день он уже отвык. – Или только хорошие?

– Да кто его знает… – задумчиво сказал голос. Он принадлежал капитану Сергею Штарку из пресс-службы краевой милиции. – Кто знает. В общем, так: тачку твоего товарища мы нашли. А самого товарища – нет.

Бесчетнов молчал. Он понимал, что тачку могли, конечно, и угнать, но если так – почему Леха не дает о себе знать? Даже пешком он должен был через час-два дойти до какой-нибудь деревни или до какого-нибудь кафе на трассе. Объяснение могло быть только одно, и это объяснение Бесчетнов гнал из головы.

– А в машине что? – спросил он. – Кровь есть?

– Крови нет… – ответил Штарк. – Крови нет. В машине – пустые пивные бутылки, презервативы (неиспользованные!), пакеты от чипсов. Каких-то вещей – сумок там или рюкзаков – нет. А вот игрушку детскую нашли – зайца какого-то. Нашли машину в (он назвал стоявший на трассе небольшой городок) в переулке. И вот еще что… Местные говорят, эта машина стояла на этом месте со вчерашнего вечера. Трое каких-то пацанов в ней буквально жили – пили, спали, уходили куда-то, приходили, а потом снова пили и спали. Музыка у них гремела. Вот сегодня кто-то не вытерпел и вызвал ментов. Наши приехали – а уже и след тех пацанов простыл. У них аккумулятор сел, музыка кончилась, и они куда-то свалили.

Штарк замолчал. И Бесчетнов молчал.

– Чего молчишь? – спросил Штарк.

– А что тут говорить? – ответил Бесчетнов. – Машина – что… Вопрос – где Петрушкин с семьей?

– Ну, может, на трассе тачку отобрали, Петрушкиных выкинули и они сейчас где-нибудь там идут… – предположил Штарк.

– А где у нас можно так идти, чтобы за двое суток ни ты, ни тебя никто не встретил? – спросил Бесчетнов.

– Ну да… – согласился Штарк. – Хотя они же с детьми маленькими – сильно не разгонишься…

Оба замолчали. Бесчетнов подумал, что хорошо бы все было именно так – плетутся сейчас Петрушкины по бескрайним просторам Родины, дети ноют, Леха в душе матерится, но внешне поддерживает бодрость в своем маленьком отряде, и вот-вот они дадут о себе знать…

– Машину вы куда отгоните? – спросил Бесчетнов.

– Ну она в этом городке и стоит… – ответил Штарк. – Работают с ней ребята.

– Хорошо… – сказал Бесчетнов. – Новости будут – звони в любое время суток.

– Ладно… – ответил Штарк и положил трубку.

– Рыба карась, игра началась… – задумчиво сказал Бесчетнов. (У него всегда были такие фразы-прибаутки, время от времени менявшиеся одна на другую).

Бесчетнов вынул из пачки сигарету и начал разминать ее пальцами. Потом вспомнил, что в кабинете курить нельзя, и сунул сигарету за ухо. Он смотрел на стол, на листки бумаг, и не видел их. Стол Петрушкина был справа от него, у стены. Бесчетнов хмуро посмотрел на него, встал и подошел. Петрушкин, отъезжая в отпуск, всегда прибирался на столе. Вот и теперь на нем не было ни одной бумажки. Бесчетнов посмотрел на стоявшие на полке петрушкинские книжки, но и они не сказали ему ничего. В углу у компьютера стояла небольшая фотография – Петрушкины, все четверо. У всех были такие серьезные лица и внимательные глаза, что Бесчетнову стало муторно. Он вообще не любил такие фотографии – слишком много раз в своей жизни видел такие фотографии за гробом своих друзей. Он достал из пачки сигарету, начал ее разминать, снова вспомнил, что в кабинете курить нельзя, поднес сигарету к уху и наткнулся на первую. Выругавшись, он обе сигареты бросил в урну и пошел в главному редактору. Он еще утром сообщил ему о том, что Петрушкин-отец беспокоится о сыне и о его семье. Сейчас выходило – беспокоится не зря.

– Надо ехать… – выслушав Бесчетнова, сказал редактор. – Надо ехать.

– Хоть сейчас… – пожал плечами Бесчетнов.

– Сейчас и езжайте. И отца возьмите с собой… – сказал редактор. – А то он здесь с ума сойдет…

«Да он и там, боюсь, с ума сойдет…» – подумал Бесчетнов. Но ничего не сказал.

В редакционной машине, мчавшейся по трассе, стояла полная тишина. Молчал водитель, молчал сидевший впереди Петрушкин-старший, молчали севшие сзади Бесчетнов с Наташей. Вечерело. Августовское солнце в красном небе опускалось за желтый горизонт.

Петрушкин-старший, немолодой, совершенно седой, но с густыми черными бровями, невидящими глазами смотрел в автомобильное окно. Обычно он любил расстилавшиеся вокруг пейзажи, но сегодня не замечал их. Он видел в окне своего сына, своих внуков, видел Алину. Он словно видел сон, но при этом не понимал, что именно является сном – или то, что он едет на машине искать сына и его семью, или то, что он видит, как с маленьким Алексеем выбирает красную ткань – шить алые паруса для фрегата, который они с Алексеем мастерили в подарок матери.

Петрушкин-старший пытался вспоминать хорошее: как они всей семьей «дикарями» ездили на Черное море и жили под Балаклавой в палатке, варили уху в котле. Но от этих воспоминаний становилось больно и хотелось плакать. Он старался не думать совсем ни о чем, но не получалось. Все равно что-то лезло в голову. «Заснуть бы… – подумал он. – все равно пока едем, ничего не сделаешь, только себя изводишь». Тут он вспомнил еще и о жене – у нее в последнее время болело сердце. Петрушкину-старшему стало тоскливо.