Сергей Тепляков - Двуллер-3. Ацетоновые детки

Когда вошел в дом, Марина кинулась было на него, но быстро отошла – ей хватало дел. Тимур сел за стол. Козырев, пивший чай, вдруг замер и странно уставился на него. Тимур удивился.

– Ты чего? – спросил он Козырева. Тот молчал, с ужасом глядя на Тимура.

– Ты чего? Не узнал? – ухмыльнулся Тимур.

Козырев побелел, даже губы посерели.

– Э, ты смотри – не окочурься… – загоготал Тимур.

– От тебя… кровью пахнет… – медленно сказал Козырев.

Тимур замер, во все глаза глядя на дурачка.

– Какой кровью, какой кровью… – зашипел Тимур, оглядываясь – не слышал ли кто. Но мать была на улице, в доме они с Козыревым были одни. – Я те щас кипятком глотку-то залью…

Козырев смотрел на него остановившимся взглядом. Тимур вскочил из-за стола, на ходу срывая с себя рубаху и беспокойно осматривая ее – пятен вроде бы не было, да и рубаха не пахла даже, а воняла блевотой – Дрынова вырвало вчера прямо на Тимура.

Тимур бросил рубаху в угол, подошел к Козыреву и тихо, но страшно сказал:

– Молчи, сука! Молчи! А то от меня и твоей кровью пахнуть будет…

Козырев сжался за столом и стал похож на маленького ребенка. Впрочем, подумал Тимур, не похож – мальчишка на берегу кинулся на него с пластмассовым мечом, а Козырев и с вилами не кинется.

Тут вошла мать.

– А у нас-то страсти какие! – сказала она. – На берегу мужика мертвого нашли. Кто-то, говорят, туристов пострелял. Что же теперь будет? Они ж теперь нашу деревню будут за версту объезжать!

Тимур из-за ее спины глянул на Козырева и медленно провел ребром ладони себе по шее. Козырев остановившимися глазами смотрел на это.

– Да ты пей чаек-то, Митяй… – ласково сказал Тимур. – Пей, а то остынет.

Козырев, не сводя с Тимура глаз, поднес кружку к губам и начал пить.

– Целая семья пропала… – говорила Марина. – Подумать только! Это у кого же рука поднялась, знать бы…

– Рекбус… – насмешливо сказал Тимур, пристально глядя на Козырева, так, что тот в конце концов опустил глаза. – Кроксворд…

Еще через день река вынесла к берегу Алину. Милиционеры уверяли Петрушкина-старшего, что дети могут с перепугу ходить по лесу – это, мол, бывает. Николай Палыч смотрел на тех, кто ему это говорил, так, что говорившие опускали глаза.

вечером в этот день все на той же редакционной машине они поехали на берег реки, на стоянку. Петрушкин походил по ней, потом сел на камень. Бесчетнов стоял невдалеке. Потом Бесчетнов подошел к старику. Все эти дни Бесчетнову казалось, будто Петрушкин-старший зажал сам себя железными скобами и ключ выкинул – чтобы не рассыпаться от происшедшего. А теперь Петрушкин плакал. В руках у него был фонарик и он его то включал, то выключал – пятно света то появлялось на воде, то исчезало.

– Вот как думаете, Юра, куда девается этот свет? – спросил Петрушкин. – Свет же состоит из фотонов, а это частицы, они должны накапливаться, как снежинки, лежать везде горами, в мире должно быть светло… А в мире преимущественно темно. Ночь преимущественно в мире…

Бесчетнов молчал.

– Вот от звезд свет идет за тысячи световых лет… – медленно говорил Петрушкин. – А от этого фонарика – два метра и все. Почему?

– Думаю, дальность света зависит от силы источника… – сказал Бесчетнов только для того, чтобы что-то сказать.

– Во! Во! – сказал Петрушкин, подняв палец. – Так сколько вокруг – и на планете Земля и во вселенной – источников света, а все равно – темно. Как же так?

Они молчали.

– Была такая программа – «очевидное-невероятное», вы ее поди и не помните… – сказал Петрушкин.

– Как же, помню, не такой уж я и пацан… – хмыкнул Бесчетнов.

– И там рассказывали о том, что все, происходящее на земле, не пропадает: оно отражается и картинками уходит в космос. И если придумать определенный аппарат и залететь на нужное расстояние вперед, то можно получать живые картины прошлого… – медленно говорил Петрушкин, глядя куда-то вверх, голосом, от которого мороз пробирал Бесчетнова по коже, и волосы шевелились у него на голове. – Мне тогда было интересно – посмотреть бы на Леонардо да Винчи… или на то, как Пушкин пишет «Евгения Онегина». А теперь думаю – посмотреть бы на них, когда они живы. На всех – на Лешу, на Алину, на Данила и Акимку… и вот так лететь и лететь с ними рядом…

У Бесчетнова пересохли губы. Он почувствовал, как по щекам его текут слезы.

– Мы с Акимкой выучили наизусть всю поэму «Медный всадник»… – тихо и счастливо говорил Петрушкин. – Представьте, Юра, всю! А ему три с половиной года! А с Данилкой был случай: увидел он как-то в магазине карася в большом аквариуме и говорит: «А чего он здесь плавает?!». не объяснишь же ему, что карася держат в аквариуме, чтобы потом выловить живым, зажарить и съесть. Ну что-то я ему сказал невразумительное… – Петрушкин усмехнулся воспоминаниям. – А он говорит: «надо его выпустить!». и представьте, Юра, купили мы этого карася, и вместо того, чтобы зажарить, выпустили! Недалеко от нашей дачи вместе с Алексеем и выпустили! А потом Данил написал на листке: «Здравствуй, Карасик! Это Данилка, который тебя спас».

он замолчал. Бесчетнов тихо сглотнул, но ком в горле все равно никуда не делся. Он редко видел петрушкинских сыновей – разве что на той фотке, которая теперь постоянно стояла у него перед глазами.

– А через два дня Данил потянул нас всех на озеро – искать ответ от карасика! – старик засмеялся. – Искали мы, искали – не нашли. Данил расстроился. Я ему говорю: «ну ничего, вот как найдет карасик листок и чернила, так сразу тебе и напишет». на следующий день я говорю: «Пойдем. Еще поищем!». опять пошли на берег и представьте – на тополином листе чернилами написано: «Здравствуй, Данил! Пишет тебе твой друг Карасик, которого ты спас. Теперь у меня большая семья, и я всем рассказываю про доброго мальчика Данилу. Еще спасибо за письмо. Я на него не сразу ответил, потому что долго делал чернила и готовил наш домик в пруду к зимовке. До свидания. С приветом. Твой друг Карасик». Что тут было… и потом еще долго Данил переписывался с Карасиком…

Петрушкин вспомнил, как писал эти письма на больших желтых тополиных листьях, и подумал, что вот не знал он тогда своего счастья, не знал.

– Нынче же Данилка закончил первый класс… – медленно заговорил он. – Хорошо закончил, только с одной четверкой. Но и то расстроился. И говорит: «во втором классе у меня такого уже не будет»…

Тут голос у старика сорвался, он опустил голову и беззвучно зарыдал. Бесчетнов отвернулся и уставился на черную воду реки, не видя ее сквозь слезы.

«Не будет… не будет… – подумал Бесчетнов. – ничего уже не будет»…

Тут в кустах хрустнуло. Петрушкин посветил на звук фонариком – в луче света стоял старик в белом брезентовом плаще.