Сергей Тепляков - Двуллер-3. Ацетоновые детки

Она выскочила из кухни. Схватила куртку (сапоги за всем этим так и не успела снять), и выскочила из квартиры. В этот вечер она так и не вернулась домой – ночевала у Лианы. С того дня отношения Даши с родителями вообще пошли наперекосяк. Даша появлялась домой лишь переодеться и, если удавалось, поесть. Родители, видимо, в качестве последней надежды, перевели ее в другую школу – подальше от Лианы. Но Даша и там не больно-то появлялась на занятиях, а если появлялась, то дело чаще всего кончалось скандалом – вот как в тот раз с Лилией Ивановной.

Перевод в параллельный класс ничего не дал. Недавно, посреди четверти, Дашу перевели в новую школу. Придя туда, Даша с удивлением узнала, что это православная гимназия. В классах висели иконы, учительницы ходили в платках. Классы были маленькие – по восемь-десять человек. Учителя знали о детях столько же, сколько знают мать и отец, если не больше – дети рассказывали учителям и то, что не рассказали бы родителям. Многие ее одноклассники были детьми священников. Поначалу Даша смотрела на них, оторопев – для нее верующий человек был как пришелец с другой планеты. Но потом оказалось, что пришельцы – люди симпатичные. Никто не рвал ей тетради, никто не бил. Наоборот – в первый день на физкультуре весь класс играл в футбол. Носилась вместе с новыми одноклассниками и Даша. Ее душа оттаивала, но Даша не знала таких слов, не понимала, что с ней, хотя и чувствовала, что ей хорошо.

Удивительным образом она без посторонних объяснений поняла, что ее юбка выглядит в этой школе странновато, и уже скоро стала приходить в юбке, прикрываюшей коленки и в свитерке из плотной ткани. Лиане она что-то объяснила про эту странную перемену. Даша вдруг поймала себя на мысли, что ей тягостно становится с Лианой. Она чувствовала, что подружка уловила эту перемену. Но Лиане про школу рассказывала не все: про иконы, про учителей в платках, про одноклассников своих – не говорила.

Вот и сейчас на вопрос Лианы она не знала, что сказать. Лиана ждала. Она каким-то звериным чутьем почувствовала, что ее власть над Дашей слабеет. В новой дашиной школе была какая-то неизвестная Лиане жизнь. Даша иногда улыбалась чему-то своему, но на вопросы Лианы, чему улыбается, не отвечала.

– Как у тебя с родоками? – спросила Лиана, не дождавшись ответа про школу.

– Да как… – вздохнула Даша. – достают. Отец в школе уже три раза был.

Отец и правда был в школе трижды – родители все никак не могли поверить в то, что жизнь налаживается. Даша по инерции еще ругалась с ними дома, отстаивая какие-то свои права, но уже сама чувствовала, что жара в этих скандалах нет.

– Ты помнишь, что мы хотели устроить праздник дефлорации? – вдруг спросила Лиана.

– Чего? – удивилась Даша, и вдруг поняла – а, это они хотели вместе лишиться девственности.

– Забыла что ли? – уставилась на нее Лиана.

Даша подумала, что в последние недели это был последний из интересовавших ее вопросов.

– Я тебе вот что скажу, подруга… – медленно начала Лиана. – Если ты решила замирить с родоками, так говори напрямую.

– Нет, ты чего? – возразила Даша. – У меня с ними война!

Война, если и была, то уже сходила на нет, но Даша избегала говорить об этом с Лианой.

– А война должна идти до победы! – жестко сказала Лиана. – до твоей победы! Родокам надо показать их место. Все эти их разговоры, вся эта их забота – это для вида. Это они хорошенькими хотят быть, добренькими. А на самом деле ни до кого им нет дела!..

Даша кивнула – ей давно стало ясно, что проще кивнуть.

– Да отец еще ничего… – сказала она. – А вот мать…

Она помолчала.

– Так надоела своими лекциями – убила бы! – в сердцах сказала Даша.

– Ну, а что? – вдруг улыбнулась Лиана. – Сашку Синицына попросим – он поможет.

Даша, оторопев, уставилась на подругу. Про «убила бы» она сказала так, просто, как обычно такие слова говорят по разным поводам миллионы человек. Даша хотела было сказать Лиане, что убивать на самом деле – это как-то чересчур, но, увидев лицо подруги – со странноватой улыбкой и горящими глазами – осеклась. «Да и Сашка не возьмется… – вдруг успокоительно подумала она. – Что он, дебил что ли?». – Давай попросим… – сказала она.

– Подсудимый Кулик, понятно ли вам обвинение? – спросил судья.

Только что закончил выступать государственный обвинитель. Он насчитал Кулику пять статей уголовного кодекса.

Тимур встал со скамьи. Он был в клетке и смотрел на зал суда через ее прутья.

– Понятно… – сквозь зубы ответил Тимур. Зачем весь этот цирк? – думал он: все равно больше десятки не дадут, меньше – тоже, ну дали бы и все.

– Признаете себя виновным?

– Я признаю свою вину частично… – сказал Кулик. Они в камере давно уже решили, что что-то надо и признать. – Я убил неумышленно. Я не осознавал, что делаю…

– Неумышленно – то есть по неосторожности? – спросил судья.

– Да… – ответил Кулик.

– Все, что вы сделали, по вашему мнению было совершено по неосторожности? – спросил судья.

Кулик заколебался – Копченый учил, что судья своими вопросами всегда ведет к какой-то ловушке. Кулик чуял ловушку и здесь, но подумал, и решил, что никакой ловушки нет.

– Да… Я после второй сигареты с коноплей впал в забытье и очнулся только когда сделал первый выстрел… – ответил он. – А от показаний, данных в ходе следствия в отсутствие адвоката и законного представителя, отказываюсь.

Сказав это, Тимур заулыбался, будто после удачного ответа на уроке.

Бесчетнов посмотрел на него со своего места и почувствовал тоску. «Пальнуть бы ему отсюда в лоб… – подумал он. – Попал бы».

Однако, видать, не ему одному приходила в голову такая мысль – на входе в зал стояла рамка металлоискателя, а сумки осматривали судебные приставы. «вы бы так нормальных людей защищали, как защищаете убийц!» – громко сказал приставам какой-то дед. Пристава смолчали.

Петрушкин, признанный потерпевшим, сказал, что сам ходить на суд не сможет – не выдержит, и попросил Бесчетнова быть его представителем. Бесчетнов – а куда деваться? – согласился. Была середина декабря и это было первое заседание суда по делу об убийстве семьи Петрушкиных.

– Есть еще у подсудимого заявления, жалобы, ходатайства? – спросил судья.

– Есть… – торопливо, будто думая, что его могут оборвать, заговорил Кулик. – На меня в ходе следствия оказывалось физическое и психологическое давление.

– В какой форме? – спросил судья.

– Меня били резиновым дубинками… – ответил Кулик.

Судья был мужчина лет пятидесяти со строгим и одновременно ничего не выражавшим лицом. Это была маска Закона. Бесчетнов, впрочем, не знал, надевал ли ее судья перед входом в зал, или она уже давно к нему прикипела: перед началом процесса он видел, как судья разговаривал с кем-то в коридоре. Лицо у судьи было то же – строгое и ничего не выражавшее.