Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

— На всякий случай два с половиной, — напомнил человек с ружьем.

Прощай, Лёленька! И прости мне — всё и сразу. Я так и не сумел защитить тебя. Ни тебя, ни мечты твои. Прости…

— Два с ниточкой…

Господи! Как в детстве. Сейчас будет с иголочкой, а потом — три, и…

— Не молчи, — одними губами попросила Лёлька: она плакала. — Только не бойся ничего.

А мне уже и не было страшно — было очень обидно. За неё. И за мир, который построит юноша, в жилах которого течёт кровь, на четверть идентичная моей.

Я не мог, не имел права благословить его мира. И Лёлька должна была знать об этом. И хотеть чего-то кроме я уже не успевал.

— Послушай, Тимур, — сказал я, еле ворочая языком. — Я не боюсь. Я просто прошу тебя: давай сядем и всё обсудим.

— И ты отдашь её мне?

— Мы просто сядем и поговорим, как будто ничего этого не было, — я знал: не прокатит, и не хвостом вилял, я всего лишь пытался надеть последний — не на себя — на девочку мою — спасательный круг. — Пойми, чудак, она не сможет жить с этим.

— Тогда отдай! И все мы будем жить.

— Ты не слышишь меня…

— С иголочкой…

— Что ты решил? — прошептала Лёлька.

И я в последний раз сглотнул и, не расставаясь с самыми чистыми на свете глазами, сказал то, что должен был сказать:

— Только не с ним.

И он выстрелил…

Вы слышали это уже миллион раз: как в кино.

Слышать слышали, но задумывались вряд ли. Я тоже.

А вот теперь прнедставьте себе: рапид. Супер-рапид. Гипер даже: самое жуткое в моей жизни мгновение — щёлк, и остановилось.

Первой забыла о законах физики скорость звука. Выстрел не прогремел: он начался и продолжился пыточным, рвущим перепонки низкочастотным гудом. Потом из дула показалась пуля. Она высунула нос, потом всю голову… Лезла, а я смотрел: пуля… моя…

Она покидала ствол чуть ли не с неохотой, но деваться дуре было некуда, и дура летела. Прямиком в глаз. Тим не хвастал: таких как я он бил как белку…

Или как Кобелину…

Моя пуля двигалась в миллион раз медленнее, чем ей полагалось. На то, чтобы вытрепать остаточные нервы, доли секунды мало — чего ты в долю секунды заметишь-то? с чего седеть! — и она летела по мою душу добрую минуту, а то и все пять. Летела вызывающе, тяжело, почти покачиваясь — как обожравшийся, пьяный вдугаря майский жук или, прости господи, муха с проклятой поляны.

Глядя на неё, я успел прикинуть, что недурно бы было как-нибудь от такой лентяйки и уклониться. Одна печаль: рапид — для всех рапид, и отскочить, как в кино, скорее всего, не удастся. Вот если бы только для неё — тогда да, тогда пожалуйста, сколько угодно уворачивайся. В тебя — шарах, а ты — вбок! В тебя ба-бах, бабах-бабах, а ты, чудо природы, угорьком, змейкой — нырк между ними, неповоротливыми и — цел! Потому что ты кто? Ты главный герой, и значит, обязан быть хитрее какой-то там пули! Потому что что же это за фильм такой, если не хэппиенд? Тебе же всё человечество, причём не скопом, а поодиночке, в порядке живой очереди, легче спасти, чем самому от какой-то там пульки пасть, — думаю я себе и вижу невероятное. Вижу, как Тимур кидает карабин, и тот не падает — тонет в превратившимся в гудрон воздухе. Я вижу, как лицо его начинает перекашивать гримаса ужаса, и поспешно, а всё равно степенно, следую за этим ошеломлённым взором, и я вижу, как спешит навстречу моей пуле Лёлькина грудь. Да какая грудь! — грудка её правая… Не затем правая, что левую, с сердцем под метой, девчонке жальче, а просто потому что правая ближе…

И я тоже начинаю разевать рот, чтобы родить крик, которому не кончиться уже никогда, и руки напрягаю — оттолкнуть защитницу. Но на каждой как по мешку с гантелями: я их полчаса подымать буду и, конечно, опоздаю, вон она уже, гадина, подползает…

Да нет, нет же, этого не может быть! Рапид! Рапидище, аллилуйя ему окаянному, и глупышке моей не позволит успеть! Я же башкой тряхнуть в сторону — и то не успеваю, и ты не успеешь, Лёленька! Это просто немыслимо…

…было бы…

…если бы она не ждала…

…если бы не караулила её с самого начала!..

Ромашку беззаботно трепля, в дымы над Шиварихой вглядываясь, за Кобелину трясясь — она ждала этого мига и всё время держалась у моего плеча. Потому что знала. С первого его слова знала — выстрелит…

И, похоже, она успевает…

Не успеваю я — не веривший до последнего…

И вижу, как кидается девчонка наперерез и вопреки всякому здравому смыслу и в угоду чёрт те чьей воле принимат мою смерть в себя.

Больше того: я вижу то, чего не видел ещё никто и никогда. Я вижу, как безмозглый свинец прошивает Лёльку насквозь, вырывается из её спины и продолжает свой лёт в каком-то дюйме от моего лица. Я провожаю его взглядом, но из отворённой этой сволочью дырки в глаз мне торкается мягкая тёплая алая палочка и разбивается о него на мириады малюсеньких брызг. И только после этого я чувствую, что не удерживаю моей девочки — она с небывалой силою валится на меня, и мы второй уже сегодня раз опрокидываемся в траву. Прямиком туда, где и застукали нас братья-следопыты…

Лёлькина кровь — а это кровь! и как же её много! — заливает мне лицо, и я не вижу уже ничего. И всё венчает гаснущее понемногу эхо выстрела, в котором я лишь по наитию распознаю бессильный Тимкин вопль.

А теперь представьте то же, но без рапида…

— Лё-о-о-ольк!!!!! — орал он и тряс, тряс, тряс, тряс перед собой натворившими дел руками. — Лёёёёльк…

Она лишь открывала и закрывала рот, будто сказать что хотела, а в глазах карим по белому — очень больно и очень страшно. Кровь покидала её в две струи — и спереди, и сзади. Что делать, я не знал и зажал отверстия ладонями.

— Я ведь не хотел, — лепетал Тимур. — Я никогда бы в неё… Что теперь, а? Что?

— Майку найди. И косынку.

И не узнал своего голоса: он был до безмятежного спокойным. Будто Лёлька наша не кончается, а так — нос расковыряла, вот и пришлось ей голову запрокидывать. Типа, подождём минутку, щас само пройдёт…

Горе-стрелка как сдуло. Вели я сейчас гипсу принести — за гипсом бы кинулся. Живой воды прикажи — за живой водой помчался б.

— Иди помоги ему, — тем же размеренным тоном понудил я торчавшего за спиной Егора.

Куда там: он, кажется, даже не услышал — стоял и смотрел, как умирает сестра. Это был тот самый взгляд, которого я долго не мог забыть после первой встречи с бегущими. Окончательно, непоправимо уже холодный, пустой, безразличный взгляд недочеловека.

Точно так же, равнодушно покусывая яблоко или облизывая леденец, глядит ребёнок на барахтающуюся в пыли гусеницу. А потом, просто устав наблюдать, поднимает ногу и раздавливает, даже не морщась.

Лёлька шла через круги ада, а это существо таращилось и дожидалось: когда уже. Чтобы когда кончится, пойти любоваться чем-то, что всё ещё движется…