Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

— Ать ты ж бабка! — всплеснул он. — Лет пять клянчил: отряди-кось сладенькова, ну хошь ложечку («И у него, значит, подсасывает…») — нету бает, вышло сладенько, давешне спорол а свежее несчева кипятить. Ты хде яво дочка сыскала-т?

— На подоконнике…

— Ох бабка-бабка! Для вас видать припасла…

Вернулся Тим с ведром, и минут через пять самогрей уже заходился гудом. И заварку Лёленька нашла офигенную — с советским ещё слоном. Разлили по плошкам и прихлёбывали его, обжигающий, с зубодробильным сахарком вприкуску. Тот самый вкус, воистину, тот самый! Любо-дорого, и гори оно всё огнем. В ближайшие, по крайней мере, часа полтора.

— Дед, а дед? А тебя-то самого как величать?

— Мамка Илюхой кликала. Прихожий один Репьликом окрестил но эт ить вона кохда было до войны ышшо.

— До какой войны? До чеченской?

Это Лёлька. Она же только родилась в Чеченскую. Да и то во вторую.

— Да про Отечественную он, — потихоньку поправил Тим, и погромче, деду: — Вы ведь воевали, наверно?

— Ты мине не шуми, слухаю я справно. А нашшот отечественной хватил ты паря. Про польску я. С поляком война была, мабуть слыхал? Тока туды мене уж не взяли: дряхловат, кажуть.

И щелканул подржавевшими щипчиками, и кинул в беззубый рот отколотый кусочек сахарку, и прильнул к краю армейской люминевой кружки — она у него своя была, из-под лавки вытащенная.

— Кто дряхловат, дедунь? — опешил я.

— Дык я хто ш ышшо-то.

— Дак сколько ж тебе лет-то получается?

— А бох знат. Щитал-щитал да и сбилси ну и пёс с им. А зовут с тех пор Дедом. Эдак и ты величай коли чо. Да и вы обои мне боле не выкайтя. Развели тут цирьлих с манирьлихом! Дед и баста. По уму?

— По уму! — хором отозвались мои несговорчивые.

— А на прожив в бабкину хату вас отряжу, — заявил Дед, как всегда из-за такта, водворяя кружку на законное место, под сидение. — Ща допьётя да и отправляйтеся шороху там навесть. Тюфики поперьтрухайтя — всё ш с-под покойницы, пущай на солнышке помлеють. Окошки пооткупорьтя, хай дух выветрицца. Пыль-паутину смахнитя, полы помойтя. Да ревизуйтя припасы: и в дому которые, и в л е дничке — там лет н а сто. Сами в общем разберётеся чаво к чаму. Вашенский ет таперь апартамент кыш отседова.

Кыш сработал идеально — кинулись наперегонки.

— А ты Андрюх спать шуруй. Салажатам одним сподручней а мине ты чавой-то надоел.

Удивительное дело: за разговорами да чаем я позабыл об усталости, а услыхал — веки сами вниз потекли.

— Ну, спать так спать, — кивнул я и отправился в часовню.

Внутри она смахивала на что угодно, только не на молельные покои. Ни тебе алтаря, ни иконостаса — голые стены, пара лавок да столик колченогий в углу с видавшим виды штофом зелёного стекла. Нюхнул: квас. Отличный хлебный квас. А на вкус он оказался лучше даже, чем на нюх.

Потом я свалился на неприбранный Тимкой пахучий армяк и — поминай меня как звали…

Проснулся от яркого света в лицо и мерного квоха рядом. Открыл глаза — солнце: самым краешком показалось в отворённую дверь и заслепило, заозорничало. К западу, вишь, пришло. Стало быть, вечер…

Щёку слегка холодило от натёкшей слюны. В шаге от лица деловито топотала дородная пёстрая кура и время от времени склёвывала что-то с давно не метёного пола. Увидав пару отворившихся глаз, замерла и заворочала головой, как умеет это одна только их порода.

Я вспомнил Зойку: та тоже могла часами следить за мной, спящим. Бывало, очнёшься, а она уставилась и молчит. Чего ты? — Ничего. — А что не спишь? — Незнай… Погоди, Заинька, не время! Погрезишься ещё, бог даст…

— Подымайсь давай, — услыхал я снаружи раскатистый басок, отвалился на спину и потянулся до хруста. Курица важно, точно обидевшись, удалилась вон.

По членам разливалась сладкая истома: отдохнул-с…

— Вставай-вставай, — поторопил Дед. — Кишки-т нябось кряхтять? Ребятята вон каку похлёбку удружили — бабка б обзавидывалась…

Я сел. Посидел, встал, чуть не ткнувшись головой в ниже хрущёвского потолок. Кваску дерябнул.

Экое, понимаешь, пейзанство!

Дед пребывал, где и был оставлен, доскребая деревянной ложкой со дна миски последки расчудесной ребятятовой похлёбки.

— Щапы налущи покеда, — скомандовал он, и покеда я лущил, возобновил свои витийства: — Нет мил друх, коли добрёл ты доседова, ет выходит промышление. Ет стал быть обживацца табе тутати. А без ея ты здеся рази обживёсси?

— Пёс знат, — подпел я в тон, представления не имея, без какой такой ея мне тутати не обжицца.

— Об чём и речь, — он спрятал ложку за голенище и как от сердца оторвал: — Поди-кось в храмину, там дальня потолочина не подшитая, за ею пошарь…

Я отложил топор и отправился в часовню. Названная доска и впрямь поддалась, и рука наткнулась на нечто в мешковине. Поди-ка сюда. Развернул — мать честная! — новенький, чуть не в смазке заводской, СКС! Карабинчик Симонова, из какого я в пору службы выжимал всё, что мог.

— Ёшкин!..

— А сюпрайс табе.

— Откуда он у тебя, Дед?

— Откудова, откудова — оттудова: бабка у партизанов выпросила.

— У каких партизанов? Здесь — партизаны??

— Знамо партизаны. Командира ихнего подстрелили, вот они к нам и вышли, ероплана дожидались шоб его болезново тово, к дохторам.

— Эт когда ж было-то?

— Дык когда ж ышшо: в ерманску. Ты чаво мене пыташь? Мене уж тохда хто надо пытали…

Я совершенно запутался в пережитых им войнах. Но с карабином по-любому не срасталось.

— Ты, старый, не путаешь? Не было ещё в германскую этого ружьеца.

— Ну, не был о и не был о — выкинь его тохда вон к лешему коли не был о !

И вцепился в винтовку так, что я понял: не удержу.

— Да погоди, погоди… А что значит бабка выпросила?

— Дык я ж толкую: три дни она за йихним ройтмистром-то ходила покеда они в рацию шушукалися да костры посадошны жхли. Пулю с яво вынула в сознание произвела а в блаходарность ховорит оставьте мине сынки винтарь в хозяйство. А тем куды ж деваться? на бабка обороняйсь. Командира свово в ероплан запхали сами сели и от винта! Я ж тохда плох-хорошо малость зрячий был…

— А кто пытал-то тебя?

— А хто прилетал за ими тот значицца и пытал.

— Да хотел-то он от тебя чего?

— Знамо чево: хде фрицы, каких мы с бабкой кровей будем и сколь отседова до каналу.

— До какого каналу, Дед???

— Ну ты не больно-та, — и лицо его преисполнилось, — ты тово мил друх, попридержи. Кохда скажуть чаво можно чаво нельзя, вот тохда я табе и выложу! А то ишь: до какова такова каналу ему подавай! Разуметь чать должон: военна тайна!

— Ух как! Да ты, я гляжу, не просто так штаны-то тут просиживаешь? За каналами смотришь?

— Ёк-валуёк! Ты ёму в нос а он дале понёс! Не понял штоль — цыц до поры.