Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

Девочки хныкали и цепляли тюль обратно на головы. Напуганный Лёнька ревел вместе с ними. Тимур продолжал вести корабль, делая вид, что его лично эта безобразная истерика не касается. Антоха шумно потягивал чай с лимоном и глядел на меня бесконечно скорбно и сострадательно.

И если четверо юных были несомненные боги, то из нас двоих богом был он один…

Когда они разбудили меня, уже вечерело.

Главное, открываю глаза: сидят передо мной, как эти, на корточках и хихикают:

— Вы чо? — не понял я.

— Да мы тебе тут это…

И суют, понимаешь ли, в нос каждый по яйцу. Крашеному!

— Не то чтобы Христос вот так уж прямо и воскрес, но…

— Тимк? Так ты сегодня, что ли, именинник?

— Не без этого.

— Вот ведь как с бухты-то-барахты…

— Ой да не беспокойся ты, у нас вон и торт припасён, — кивнула Лёлька на столик.

Припасённый торт был сооружён по всем пасхальным канонам — типа низенького кулича и глазурью залит (да уж, кур они вчера потрясли основательно). А главное — чудо-десерт был утыкан двумя десятками малюсеньких свечечек отчаянно кустарного производства. Ох ты, Лёленька наша Лёленька, цены тебе нету.

— Только сначала надо сказать воистину воскрес и поцеловать во все щёки, — продолжала бесценная. — Ну? Давай: Христос воскрес, воистину воскрес!

И подставила свои пухленькие. И я неловко пригубил — в ту, и в другую, и опять в ту.

— Теперь его, — велела она, потирая ланиту, которой досталось дважды.

— Мы лучше потом, — отшутился Тим, а я вспомнил разговор на чердаке и догрузил:

— А то ещё понравится…

— Да ну вас, клоуны!

— Ну ладно, ладно: на, — смилостивился Тимка и сам троекратно обнёс мои щёки целованием.

На такое я рассчитывал меньше всего. Думал до лобызаний — хотя бы и ритуальных — мы с ним ещё не сроднились.

— А сами чего ждёте?

— А мы уже, — отчиталась Лёлька и тут же затараторила: — Вставай давай, умывайся иди и всё остальное, у нас шашлык готов, иди, говорю…

Шашлык был тоже куриный: прямо за дверью доходили над жаром нанизанные на веточки куски одной из наших ряб, напомная прошлогоднюю гулянку, но я прогнал нехорошие мысли и двинул умываться и всё остальное.

Вернулся прямиком к столу, устроенному тут же, на траве. Подрумянившаяся дичь (хоть и домашняя, а — дичь) уже перекочевала в миску. А на скамеечке поджидал незабвенный штофик из погребка, наполовину ещё не пустой.

— Ну чего: за тебя Тимур, — сказал я. — За двадцать за спиной… не путаю?

— Вообще-то за девятнадцать пока…

— Ну, это не меняет… И за лет, скажем, сто девятнадцать наперёд.

— Эге! А жирно ему не будет?

— А чего жирно: патриархи по шестьсот с лихом себе позволяли, и ничего.

— Это ты про которых?

— Это я про библейских, Тима. А ты у нас вроде как в будущих патриархах числишься. За тебя! — и наткнулся на Лёлькин шалый взгляд. — И за то, чтобы всё у вас было хорошо. И сейчас, и потом.

Они переглянулись так, что я понял: тост в яблочко.

Мы с юбиляром приняли по махонькой, Лёлька чокнулась чаем с вареньем, и все потянулись за лакомством — ряба вышла что надо!..

Охотников на привале видели? — перовских — ну вот: точно про нас картинка. Налопались, разлеглись-расселись и базлали второй уже час.

— Не думал, что вот так буду отмечать, — разглагольствовал Тим. — Кстати, здорово. Ну, если не вспоминать о… ну, сами понимаете…

Мы понимали. Просто на смену истеричному трауру пришла вялая печаль. Типа, ну да, ну а чего ж теперь… Я предложил накапать и не чокаясь. Было поддержано.

— …одного не могу понять, — именинник был разговорчив, как никогда, — почему только дети бегают? Чем взрослые лесу не угодили? Ну ты ладно, ты не в счёт…

— Ага, у нас теперь всё наоборот, — нашлась Лёлька. — Ты патриарх, а он трудный подросток.

— А вы меня усыновите ещё.

— Это как пойдёт, — сважничал Тим и снова накапал.

— Всё, мужики, последняя, — порешила Лёлька, заткнула ёмкость и сунула под лавку.

— Как скажешь, хозяйка!

Мужики… хозяйка… Это уже что-то новенькое. Такими я их ещё не знал. Ну этот-то чином проникся — понятно: когда, как не нынче, а тут ещё и на грудь принял. Но малая-то, малая! — гляди-ка, хлопочет, кусочки ему поаппетитней выбирает — без попы. Неужели спят уже, мерзавцы?..

— …и ещё, — Тима просто-таки разобрало, — это одни и те же всё время носятся или разные? Я тут погнался за ними, бегу, а сам думаю: ну и чего щас? Хватать и допрашивать? И что он мне ответит…

— Ты подкарауливал их, что ли?

— А думаешь, зачем я целыми днями по лесу таскаюсь?.. Короче, бежал, бежал — надоело. И только остановился, гляжу, а следом ещё штук пятнадцать нагоняют. Ну и видок у них, я вам скажу…

— Ты говорил, — подтвердила Лёлька.

— Вот я и думаю. Может, напутал Дед? Какие же мы последние, если вон их сколько?..

— Да нет, Тим, эти ребятишки не совсем люди, — я торжествовал: мы наконец-то были вместе и говорили не о ерунде, а о том, что действительно не шло из головы. — Лес ведь не просто деревья из земли. Он сложно устроен. И нам с ним ещё разбираться и разбираться. И беглые, похоже, особая его часть, ни на что другое не похожая. Как грибы — и не растения, и не животные… А ещё есть на свете зверушки — лемминги. Проще говоря, мыши полярные, мохнатые такие. Неплотоядные, кстати: мхом, лишайниками перебиваются. Но прожорливые, сволочи — чуть не круглые сутки хомячат, за день два своих веса съедают. Те ещё, в общем, проглоты. А кроме того плодовиты черти, что твои кролики: одна леммингиха трижды в год по дюжине детёнышей может принести.

— Как крысы, — брезгливо вставила Лёлька.

— Так вот когда их распложается больше чем нужно, принимаются они жрать всё подряд, даже ядовитую траву. Жрут и мрут. А то с отчаяния на песцов нападают, которые как раз ими и питаются. Для сравнения: волка зайцы загнали и дербанят, — и я тут же представил себя волком, а Тимку с Лёлькой зайцами. — И вот смолотят они всё вокруг и мозгами своими мышиными догоняют, что пищу надо искать где-то ещё. И тогда — одиночки по жизни — сбиваются в стаи. Огромные. Как саранча. И прут галопом куда глаза глядят. Долго и без остановки. Через ручейки поуже переправляются без проблем, а вот настоящие реки им не по плечу. И выглядит это со стороны круче выбрасывания китов на берег. Явление до того загадочное, что получило даже специальное название — массовое самоубийство леммингов. Хотя понятно, что никакое это не самоубийство: передние-то, может, и тормознули бы, но на них напирают и опрокидывают. А за теми уже свои задние. Хочешь, не хочешь, плыви. Никого не напоминает?.. Так вся стая на дно и уходит. Говорят, жуткое зрелище…

— Ты сам видел? — снова поморщилась Лёлька.

— Да нет, откуда, читал… Но я всё к чему: когда они себя вот так изводят, песцы с голодухи уходят из тундры в леса, на юг. А совы полярные вообще яйца класть прекращают, чуя, что не прокормят птенцов. Временно, конечно, но прекращают… И только человек — в голод, в смуту, в войну, когда угодно, в любых условиях — не перестаёт продолжаться. Давай-ка фанфурик…